Назову своей

После почтового отделения, где пришлось ждать не меньше часа, отправились в “Озон”. Из пункта выдачи Шура выбралась, увешанная пакетами, как новогодняя ёлка. Фёдор споро помог устроить сокровища на заднем сидении, Игнат снова проигнорировал, в этот раз сознательно. Девочка того и гляди в семью войдёт, а он помимо воли на ноги её загорелые, икры скульптурные пялится. Самому противно! А если Фёдор увидит – голову до щелчка повернёт, на епитимьи от наставника надеяться не станет.

Остался один адрес, по нему и отправились, забрали две большие коробки книг. Шура счастливо пробежалась по корешкам, погладила страницы двух случайно вытащенных томиков, благоговейно поставила обратно.

– Я в библиотеке работаю, – глянула она на Игната. – Фонд последний раз пополнялся пятнадцать лет назад. Дети приходят, а ничего нового нет.

– О, хорошо, – не нашёлся с ответом Игнат.

Хорошо же, что детям в Кандалах появилось, что читать? Хорошо. Фёдор, например, Маше книжки и учебники скачивает, интернет ей доступен под родительским контролем, причём в самом прямом смысле, с мамой за спиной. Вайфай запаролен, мобильный интернет самостоятельно – под строжайшим запретом, как и телевизор. Многим же до поры запрещают, даже с родительским присмотром, и электронные книги, и телевизор. От набожности, крепости веры зависит.

Не фигура речи, не преувеличение ради красного словца, отец запретил – дети обсуждать не станут, выполнят волю. Воспитание. Понимание мироустройства. Традиции. Игнату, несмотря на происхождение, дико, а для них – норма.

Жёлтая Нива стояла, где оставили. Колесо заменено на запаску, ключи мирно лежали на переднем сидении. Никому полуразвалившееся приметное ведро не нужно. Дорога одна-единственная, ведёт только в Кандалы и парочку прилегающих деревенек, где доживали свой век древние старики.

Жители со спины друг друга узнают, котов, гусей примечают, что говорить про автомобиль, который, несмотря на отдалённость села, так и остался роскошью, а не средством передвижения. Своровать машину и не попасться в местности, где любого пса по лаю узнают, затея нереальная. Да и грех, берущий корни в сребролюбии – не шутки.

Перенесли приобретения Шуры в Ниву, посмотрели, как разлажено завёлся мотор, громыхнула подвеска, скрипнуло всё, что только может скрипеть в проржавевшем куске железа, которым лихо управляла девушка в скрипучих шлёпках. Игната передёрнуло от мысли, что худые девичьи руки проворачивают рулевое колесо без намёка на усилитель, а дно «машины» того и гляди вывалится вместе с мотором и водителем.

По приезду Фёдор сказал Лёше зайти к нему в кабинет. Не стал ждать, пока тот на заднем дворе дрова наколет, – велел живо, без предисловий. Полина только успела бросить обеспокоенный взгляд на сына с мужем, поджала губы, покачала головой, посмотрела вопросительно на Игната, тот промолчал. Не его дело, слишком деликатное…

Как же ты так неосторожно, Шура Ермолина?

Вышел на задний двор, поприветствовал Авундия, пообещав, что если пернатый станет показывать характер, лично сварить из него холодец, благо до Успенского поста время есть, от мяса не откажутся. Петух внял, отправился по своим петушиным делам, пока Игнат с каким-то остервенением рубил дрова, хорошо, на щепки не измолол.

В сумерках Фёдор отправился к себе на лесопилку, Игнат с ним. Природа всё-таки удивительная в этих местах, завораживающая. Прямая дорога убегает вдаль, за горизонт, по бокам тайга сплошной стеной наваливается. Плавно поворачивает, выводит на широкий луг, сколько взгляда хватает. Снова поворачивает, бежит вдоль высокого берега могучей реки. По небу взбитые облака плывут, перекатываются, меняют форму, пропускают лучи низкого солнца. Запах стоит одуряющий, звук бесконечный, поверх него неизменная спутница – мошка.

З-з-з-з-з, з-з-з-з-з, з-з-з-з.

– Ты чего на Алексея окрысился? – не выдержал Игнат.

По лицу племянника, вышедшего из кабинета отца, стало ясно, что ничего хорошего он не услышал. Игнат знал, по каким законам живёт семья брата, но здравым смыслом не понимал, сердцем не принимал. Мирской он человек, избалованный волей, цивилизацией, сочными женщинами, Риткой.

– Понимать должен, – коротко, недовольно ответил Фёдор. – Блуд это. Не позволено.

– Да что ему, в девственниках ходить?

– Созрел, пускай женится.

– Какой «женится»? Ни образования, ни профессии, ни ума, считай, нет. Рано!

– Раз рано, значит, хотелки надо поприжать. Потерпеть.

– Сам-то много терпел, Федь? – Игнат остановился. – До первой жены, помнится, дотерпеть не смог, – усмехнулся он.

– Потому и развелись, что ни терпения, ни уважения, ни смирения в нас не было. Если до свадьбы дотерпеть не может, то и после терпеть не станет.

– Строг, – покачал головой Игнат. И ведь «справедливым» не назвать, сам по юности гулял так, что отец здоровенного амбала вдоль хребта ремнём охаживал.

– И потом, – вздохнул Фёдор. – Натешится, ославит, уедет, а девку потом отец со света сживёт. Старшую дочь от семьи отлучил, среднюю на порог не пускает, а всё, что она сделала – вышла за мирского, не старовера, местного. Сбежала к первому, кто позвал. Теперь за Александру примется?

– Ого… Лёшка-то сам, что говорит?

– Ничего, говорит, нет промеж ними, ничего. Помогает по дружбе, они же вот с такого все вместе хороводились, – Фёдор показал рукой куда-то ниже колена. – Она ему какой-то ободок-кокошник сделает для матери. Бартер у них.

– И чего ты на парня взъелся, если «бартер»? Полина, я уверен, кокошнику этому обрадуется.

«Кокошник» из какого века словечко? Кто сейчас ко-кош-ники носит? Хотя… Сейчас девицы платья под горло не застёгивают, колени не прячут, глаза, краснея, не отводят. Женщины голову не покрывают, сарафаны традиционные по праздникам не надевают. А Игнат здесь, в Кандалах, за несколько дней всё это своими глазами наблюдал и не удивлялся, будто явление это обыденное, каждый день встречается.

– Отеческий наказ всегда на пользу, – степенно ответил Фёдор. – Кто знает, что в головах молодых варится, – совершенно по-светски продолжил, став тем, кого Игнат знал, помнил, понимал. – Ещё раз приструнить лишним не будет, чтоб не наворотил дел.

Вечером, уже потемну, зашёл к Бархановым, позвал Любу на прогулку. Пётр одобрительно крякнул, видя вежливое обращение Игната, Елена Ивановна расплылась в улыбке. Кирюшка деловито поздоровался с гостем за руку, видимо, недавно выучил жест, потому что «здороваться» он подходил несколько раз, смеясь, убегал, чтобы снова вернуться. Игнат лишь улыбался, с готовностью протягивая ладонь. Смешной пацан, хороший.

Снова чувствовалась скованность, отупляющая неловкость. Язык словно прирос к нёбу, слово выдавить сложно. Хотелось развернуться, уйти в комнату на втором этаже дома Фёдора, втыкать в телефон, впитывая новости цивилизации. Утром смыться домой, плюнув на все формальности и карьеру, которая летела в тартарары без вожделенного штампа в паспорте и живой, из плоти и крови, жены.