Не бойся Адама

– Где он появился?

– В Бангладеш. Подозрения возникли сразу, потому что эпидемия 1992 года не щадила и взрослых. Между тем там, где холера эндемична, у взрослых обычно вырабатывается иммунитет. Исследования нового микроба показали, что антитела против вибриона не защищают от этого нового штамма. Последствия эпидемии оказались весьма серьезными.

– Откуда он взялся, по вашему мнению?

– Он появился путем включения в обычный микроб частиц генетического материала из множества штаммов не патогенного вибриона. От этого вибрион получил дополнительную защиту: он заключен в капсулу, позволяющую ему лучше сопротивляться внешним воздействиям и передаваться контактным способом. Кроме того, он обрел способность проникать в кровь. У одного из ослабленных больных мы наблюдали даже септисемию, чего никогда не бывает при заражении обычным вибрионом.

Профессор, – вмешалась Керри, пристально глядя на Шампеля, вы можете ответственно утверждать, что эта мутация носила естественный характер?

Я понимаю ваш вопрос, мадемуазель. Действительно, может показаться странным, что микроб, остававшийся веками стабильным, вдруг мутирует. По правде говоря, я не могу ничего исключить. Возможно, что эти изменения самопроизвольны, но их могли и… спровоцировать.

– В таком случае можно предположить, что это лишь промежуточная стадия?

Шампель выглядел удивленным:

– Уточните, пожалуйста.

– Позвольте себе на минуту игру воображения, профессор. Можно ли спровоцировать новые мутации, чтобы… сделать вибрион еще более опасным?

– Генетические скрещивания со штаммами непатогенных микробов, конечно, возможны. Сегодня их известно более ста пятидесяти. У каждого свои особенности, я бы даже сказал, качества. Некоторые очень заразны, другие легко проникают в кровь и провоцируют септисемии. Как и при выведении новых пород собак или лошадей, можно выборочно делать акцент на тех или иных свойствах.

– И это может привести к созданию суперхолеры?

– Микроба с новыми свойствами, да. Более стойкого, более патогенного. Это, бесспорно, возможно, но изменить всю структуру микроба нельзя. В любом случае холера всегда останется болезнью бедных.

– Почему?

– Потому что заражение всегда будет происходить в антисанитарных условиях. Это касается всех микробов без исключения. Кроме того, эта болезнь не щадит только тех, кто ослаблен и плохо питается.

Поль устроился на самом краешке стула. Было заметно что возбуждение и круговорот мыслей физически притягивают его к профессору.

– Таким образом, – сказал он, – можно заключить, что по сути одна и та же болезнь при появлении микроба с иными иммунными свойствами может стать более заразной и патогенной, вызывая, к примеру, септисемию в сочетании с кишечным расстройством и лучше сопротивляясь антисептикам?

– Что-то вроде эффекта Бангладеш в десятой степени, – сказала Керри.

– Да, – согласился Шампель, – это вполне вероятно. Не понимаю, правда, кто бы мог захотеть, чтобы такая…

– Сколько жертв бывало при пандемиях обычной холеры?

– Последняя, шестая по счету, за тридцать лет унесла несколько сотен миллионов жизней.

– Значит, мутировавший вибрион приведет к тому же гораздо быстрее! Несколько месяцев, а может быть, и недель?

Поль вложил столько пыла в свои слова, что в голове у Шампеля зародилось сомнение. Он подозрительно обвел взглядом Поля и Керри и замолчал.

– Н-да, – сказал Поль, сознавая свою ошибку, – вы, без сомнения, заразили нас своей страстью к этой болезни, профессор.

– Очень рад, – ответил Шампель, протирая очки кончиком галстука.

Потом он водрузил их на нос и строго сказал:

– Надеюсь только, что эта страсть послужит благой цели.

Похоже, что он впервые задумался о намерениях своих собеседников.

Поль решил немедленно поставить все на свои места.

– Послушайте, профессор, – сказал он, – у нас есть основания предполагать, что некоторые, скажем так, террористические организации интересуются вибрионом холеры именно из-за избирательности ее действия.

– Единственное, за что можно благодарить и сентября, – со вздохом отозвался профессор, – так это за то, что теперь можно поверить во все, что угодно.

Он помотал головой, словно не одобряя выбор невесты дальним родственником.

– Нет ли у вас пусть даже косвенных сведений о любых исследованиях вибриона холеры в контексте биотерроризма?

– Нет. Во времена холодной войны ходили какие-то слухи, но ведь вы знаете, в долг дают только богатым: тогда русских подозревали в работах над всеми возможными мерзостями. Холера тоже упоминалась, но гораздо реже, чем оспа, чума или туляремия. Конечно же без всяких доказательств.

– А сегодня? Разве не происходит на наших глазах приватизация биологического оружия? Говорят, что любой при помощи простой скороварки…

– Верно, хотя все эти ремесленные приемы проходят только с такими простыми материями, как карбункулы и ботулизм. Напротив, изменение вибриона холеры путем рекомбинаций с другими штаммами можно осуществить только в специальных лабораториях усилиями целой команды ученых.

– В прошлый раз я говорил вам о лаборатории в польском Вроцлаве… – сказал Поль.

– Да, – перебил его Шампель, – и вы меня заинтересовали. Я решил разузнать об этом побольше и почитал специальную литературу. Об этом центре я раньше не знал, ведь они занимаются фундаментальными исследованиями, а я прикладными. Надо признать, что они работают на очень хорошем уровне.

– Чем они конкретно заняты?

– Они исследовали генетические особенности 39 и выяснили, какие цепочки генов приводят к наличию у него капсулы и где еще встречаются такие же последовательности генов.

– То есть как раз то, что нужно, чтобы «совершенствовать» микробы холеры.

– Вы полагаете, что… – воскликнул профессор. – Но речь ведь идет о фундаментальных работах и результатах, опубликованных в серьезных научных журналах!

Чувствовалось, что он искренне верит в свои слова, но в нем уже поселилось сомнение.

Поль и Керри попросили профессора сохранить их разговор в тайне и получили все возможные заверения. Они обещали держать Шампеля в курсе расследования.