Не будите Гаурдака
Шрифт:
Рот Иванушки раскрылся.
— За гайнами?..
— За руками! Ты вообще хоть когда-нибудь видишь что-то, кроме своих гайнов?!
— Д-да, конечно… — сконфуженно, но не очень уверенно, предположил Иван. — Хоть они и не мои… А что я должен видеть?
— Что мне холодно, например!
— Но… извини… я свою куртку отдал Боанн… Я отдал бы ее тебе, но Друстан меня чуть-чуть опередил…
— Не чуть-чуть, а на тридцать минут! И отдал он ее мне, потому что ты не торопился это сделать!
— Но тридцать минут назад мы только выбрались из болота, — уязвленно заметил лукоморец.
— Вот и я о том же, — горько выговорила принцесса и насуплено отвернулась.
— Не спорьте, не горячитесь, люди, — Арнегунд оторвала взгляд от меланхоличного созерцания языков
— Мы дойдем туда, где нет гайнов? — радостно встрепенулся меланхолично помалкивающий доселе Друстан.
— Надеюсь, что да, — немного помолчав, ответила королева. — И там мы будем в безопасности. Поэтому не печальтесь и не унывайте, друзья наши. Потерявшись в незнакомом лесу, отстав от нас на полдня, если не больше, ушастые всё равно что безвредны теперь для нас. Мы победили. И если бы моя айола была сейчас не в корзине, а здесь, я бы даже спела нам что-нибудь… жизнеутверждающее… как любит говорить мой муж Габран.
— Я могу почитать вам стихи. Без музыки, — неожиданно предложил знахарь, метнув украдкой быстрый, полный надежды взгляд на принцессу, но уже через долю секунды худощавое лицо его снова приняло нейтральное выражение, как ни в чем не бывало.
— Вчера вечером я остался должен, — спокойно договорил он.
— Должен?.. — припоминая, сдвинула брови королева. — Ах, да. Помню, конечно! Словно целый месяц прошел с тех пор… Но всё хорошо, что хорошо кончается. Прочти нам что-нибудь, целитель. Пожалуйста.
— О чем ваше величество желает услышать? — с учтивой готовностью склонил голову тот. — О любви, о море, о красоте Гвента, о его закатах и восходах, холмах и горах, о журавлиных клиньях, приносящих в наши края весну…
— О том, как жил без нас Аэриу, — легкое облачко печали закрыло лицо Арнегунд. — Как… жили вы… без нас. Если, конечно, у вас, людей, есть такие стихи.
— Да, есть, — тоже посерьезнев, медленно, будто признаваясь в чем-то неловком, выговорил лекарь. — Есть. Пожалуйста, ваше величество.
И тихо, вполголоса, проникновенно заговорил, словно рассказывая другу старую историю:
Кто полюбит солнце душным летом? Кто полюбит волю без оков? Разве это нужно — быть поэтом Посреди колосьев и цветов? Буйство красок, и ночные звезды, И восхода пламенная прядь — Всё это так близко и так просто. Всё это так просто потерять. Мы ж на всё смотрели равнодушно, Нам хотелось радости иной, Нам, наверно, просто стало скучно, Жить и наслаждаться тишиной. И того, что всем нам хватит хлеба, Стало скучно знать наверняка. Нам не надо милостей от Неба! Всё построим сами! На века! Хочется скорее ногу в стремя! Надоел беспечной жизни пир! Хочется отбросить, словно бремя, Красоту, спокойствие и мир! Хочется, чтобы запели стрелы, Чтобы, словно буря, грянул бой! Биться с кем?! Да разве в этом дело!!! Хоть друг с другом! Сами же с собой! И лишь только в беспросветной бездне Мы, всё потеряв, узнали вдруг: Как же был прекрасен свод небесный, Как же было чудно всё вокруг…— Друстан… — в глазах Эссельте стояли слезы.
Она обхватила щеки чумазыми руками и словно завороженная глядела бездонным синим взглядом на бледного и серьезного юношу. — Друстан… Это же про нас… Про нас, людей… и про нас… тебя, меня, Айвена, мастера Огрина… Это чудесные стихи!.. Но я, кажется, никогда раньше их не слышала?..
— Я сочинил их вчера вечером, ваше высочество, — скромно склонил голову знахарь. — Когда ты спросила, что поют люди, когда им грустно и страшно и хочется домой, мне пришли в голову первые четыре строки… а за ночь они немного подросли.
— Ты пишешь стихи? — очи принцессы расширились. — Сам? Ты… еще и поэт?
— Я тоже знал одного человека, который писал хорошие стихи! И песни! — чувствуя, что обоз уходит куда-то без него, встрепенулся Иванушка, и, видя, что новость его не произвела должного впечатления, торопливо добавил: — И от этого он стал сиреневого цвета!
— Стихи? — проснулся при провокационном слове Огрин, не дав едкому ответу насчет окраски поэтов и ее возможных причин сорваться с уже приоткрывшихся губ Друстана. — Кто сказал «стихи»?
— Гайны!!!
Справа, из-за кустов, разметывая в стороны комья грязи и дерна, галопом вылетел белый единорог, и всадник его — с лицом таким же белым, как шкура его скакуна под слоем болотной грязи — не в силах сдержаться, словно заведенный, словно проклятый, выкрикивал ненавистное слово еще, и еще, и еще:
— Гайны, уходим, скорее, гайны, гайны в получасе хода, гайны, гайны, гайны!!!..
Сперва Иванушка подумал, что разразиться полной и безоговорочной панике во всей красе — с подпрыгиваниями, метаниями вокруг костров и сбиванием друг друга с ног не позволила только выматывающая, обездвиживающая и притупляющая любые мысли и чувства усталость злосчастных беглецов.
Но несколькими секундами позже вся глубина готовой обрушиться на их головы катастрофы раскрылась пред ним, и он внезапно и испугом осознал, что сиххё просто не видели смысла бежать.
— Амергин, ты с ума сошел?! — вместо этого в призрачной надежде оказать правой на грани истерики возвысила со своего места голос королева, и несколько десятков пар глаз с мучительным вопросом уставились на рудненца вместе с ней.
— Нет, Арнегунд, мы видели их, они там, идут нам навстречу, по дороге по нашей идут! — судорожно хватая воздух ртом, будто расстояние в несколько километров пробежал впереди своего единорога, возбужденно прохрипел разведчик. — Надо срочно уходить! Бежать! Скорей! Вставайте же, вставайте!!!..
Словно выведенные исступленным криком патрульного из ступора, сиххё нервозно зашевелились, кидая беспомощные растерянные взгляды то на болото, то в ту сторону, откуда прискакал Амергин и куда они намеревались спокойно двинуться после двух часов отдыха — в поисках спасения, то на дорогу назад, к деревне…
О том, чтобы возвращаться через трясину, речи не шло: одним из тех, кто остался в ней — самый последний, почти у берега — был Дагда, не поделивший топь с юркой радужной змейкой.
Обойти гайнов на пути к спасению было невозможно.
Оставался один путь — назад по дороге, к покинутой утром деревне.
По крайней мере, до тех пор, пока орда ушастых не догонит их и не заставит принять бой.
Несомненно, последний для многих из гайнов.
Несомненно, последний для сиххё.
Не говоря ни слова, беженцы угрюмо поднялись с видом приговоренных ко всем смертным казням разом и стали торопливо собирать оставшиеся пожитки. Друстан, Боанн, Эссельте, Огрин и несколько их помощников из Тенистого принялись лихорадочно навьючивать раненых на единорогов. Иван схватился за рукоять меча и кинулся к дороге, словно ожидая, что гайны вот-вот выскочат прямо на него. Арнегунд, подавленная и обескураженная, в замешательстве бросала отчаянные взоры то в одну сторону, то в другую, не в состоянии поверить, что избавление и безопасность, бывшие еще полчаса назад всего в паре дней от ее народа, вдруг и навсегда оказались всё равно что на другом конце Белого Света.