Не будите спящую принцессу

Но вот что смущало меня. Я уже говорила раньше, что бегство Ик Бен Банга свидетельствовало о том, что он не умеет строить врата перехода и переноситься в пространстве. Однако Анофелес как раз был на это способен. С жертвами и разрушениями вокруг, но способен. Учитывая, что на жертвы и разрушения ему явно наплевать, почему бы ему не проделать это снова?

Вывод пока напрашивался один — Анофелес вложил слишком много магической силы в управление Армией Теней. И падение последней нанесло удар по его способностям. Он даже нетопыря вызвать не смог, на котором летал раньше. Впрочем, откуда в степи взяться гигантским нетопырям?

Стоп, не стоит отвлекаться, равно как и расслабляться. Сил там еще предостаточно. Показательное выступление Каменного Хозяина на одних визуальных фокусах не устроишь. А если и за событиями в Киндергартене стоит он... впрочем, это не доказано.

Но есть у нас здесь страны и поближе герцогства Букиведенского. Суржик, например. И что я там увидела? Подковерный переворот в рядах спецслужб, способный привести к гражданской розни. То же самое, через короткий промежуток времени — в Оркостане... Ядрена Вошь, да ведь из рассказа Бана следует, что и в Поволчье происходит нечто подобное! Правда, раздор между почитателями Великой Матери и еретиками — поклонниками Матрицы существовал уже тогда, когда я в последний раз посещала Волкодавль. Но в те времена дальше кабацкого мордобоя в процессе религиозных дискуссий дело не заходило. А волхвы там, даже старые — сильно пьющие, традиция такая, и никто на эти драки особого внимания не обращал. Неужели же эти седые волхвы до такой степени нагрузились и перезагрузились брагой, что устроили революцию?

Один раз я уже видела войну, если и не развязанную Анофелесом, то им расширенную и углубленную. Очевидно, против характера не попрешь. Выжили человека с Запада — он пошел свинячить на Восток. И если не Армагеддец, то большие неприятности он вполне способен доставить.

Вот так, господа. Второй раз я не повторю прежней ошибки. Нет, я не даю честного слова убить Анофелеса. С меня будет достаточно, если его убьют другие, но достаточно достоверно. А там пусть разбирают по частям для предъявления всем спецслужбам Ойойкумены.

От подобных жизнерадостных размышлений меня отвлек Шланг. Он подъехал ко мне на мышастой кобыле, которая была столь же пузата, сколь ее обладатель — тощ. За спиной служителя муз висела лютня, не замеченная мной ночью. Оружием ему служили короткий меч, более приличествующий пехотинцу, чем всаднику, и стилет, явно гран-ботфортской работы.

— Ну что, пи-пи, — заявил он, — так и будем всю дорогу молчать?

— Да уж тебе точно лучше бы рта не открывать.

Прозвучало это не слишком вежливо. Ничего не поделаешь — за долгие годы странствий ни один миннезингер, менестрель, трувер или бард, слышанный мною в трактирах, пиршественных залах, на ярмарочных площадях, не вызывал у меня никаких чувств, кроме желания запустить в голову поющего чем-нибудь тяжелым. В лучшем случае. Творцов некоторых бессмертных шедевров хотелось утопить в нужнике, и мешала лишь мысль, что нужник может и засориться.

— А сил нет, — ответствовал Шланг. — Достали уже, пи-пи-пи, грубые воины!

— Чего ж ты с ними поперся, с грубыми-то? Подождал бы, пока они своего колдуна привезут...

— Они его еще зашибут ненароком, а мне опять мучиться? Я же с голоду подохну без возможности зарабатывать!

— Не поняла.

— Как — не поняла? Ты что, не знаешь, кто такой Шланг? Не слышала моих песен?

Он был так потрясен, что я постаралась ответить помягче.

— Я вообще песенным жанром не увлекаюсь. И знатоком считаться не могу.

— Но я-то, я был вне конкуренции! — Шланг чуть не плакал. — Я один был такой! Пи! Все эти пи-пи-пи слащавые-слюнявые, хоть и ругаются за сценой так, что грузчикам не угнаться, но в песню вставить пи-пи у них кишка тонка! А я решился! Я осмелился!

— И что, был успех?

— Спрашиваешь! Не то слово! Они же млели все — эти богатые, жирные, благородные, когда я их поливал! Меня на руках носили, мои песни все повторяли — от школяров до старцев! Вот эту, например: «Пи-пи-пи... пи-пи... Пи-пи-пи пришел конец!» И все это теперь — троллю под хвост! Хоть вешайся!

— А без неудобопроизносимых слов песни складывать никак нельзя?

— А кому они нужны — без неудобопроизносимых слов? Я, между прочим, в университетах обучался, всего Потенция и Увидия Пузана в оригинале превзошел. И что я с этого имел? Зубы на полке и брюхо, прилипшее к спине. Пока я свой собственный новый гадостный стиль не изобрел, ни разу не ел досыта. Ну кто знал, что ведьмы такие обидчивые... другие бабы терпели же... многим даже нравилось... даже высокородным... вот графиня Мак-Латур, она еще романы пишет, всегда говорила: «Если певец выражается, он самовыражается». И что теперь делать? Опять к этим слюнявым любовным песенкам возвращаться? «Монна Ванна, наш отряд жизнь положит за ваш взгляд»? Так любой трубадурак сможет. Да и конкуренция большая. — Он вздохнул. — Я подумал, если другой язык изучить и на нем продолжать творить, проклятие не подействует. Выбрал Поволчье, перебрался туда. Поволчанский язык — он же куда как богат неудобопроизносимыми словами, да и песни у них, какую не возьмешь, все в моем духе.

— Ну, почему же, поволчанские песни не все срамные. Вот, к примеру:

Не ходите, девки, замуж,Ничего хорошего...

Я вспомнила, как там дальше, и осеклась.

— Извини, это как раз пример неподходящий.

— Вот! Поэтому, как только я превзошел поволчанский язык, проклятие возобновилось с новой силой. Ни в одном кабаке, даже самом паршивом, слушать меня не хотели, били даже...

— А к жрецам ходить пробовал?

— Пробовал, не помогает. Они же там, в Волкодавле, велят молиться своей верховной богине и поминать ее как можно чаще. Представляешь себе?

— Да-а... — с проклятием Шланга поминать Великую Мать действительно было трудновато.

— Вот потому-то, когда я прослышал, что граф Бан собирается на ловлю колдуна, я к нему приклеился. И когда мы его поймаем, буду трясти этого Анофелеса пи-пи, пока проклятие не снимет.

— Что ж, боги тебе в помощь... — у меня были большие сомнения, что в случае успеха нашего совместного предприятия Анофелес сумеет снять проклятие. Не уверена, что в своем нынешнем состоянии он способен творить добрые дела. Впрочем, если снятие проклятия вернет Шлангу способность сыпать непристойными выражениями, вряд ли это деяние можно счесть добрым. А следовательно, у миннезингера остается надежда.

Кирдык мог быть доволен — мы снова ехали днем. И какие-то боги нас хранили — на орков в степи мы не наткнулись. А может, боги над нами издевались. Потому что следов Анофелеса — или Ик Бен Банга тоже не было видно.

На привале нам предстояло определиться с маршрутом. Если бы мы продолжали двигаться в том же направлении, что и сейчас, то наша дорога на Ближнедальний Восток прошла бы по хорошо мне известным по прошлому путешествию местам — через принципат Ля Мой и Жуткие пустоши. А это меня никак не устраивало. Особенно поездка через Ля Мой. Тамошний генеральный принц заточил на меня слишком большой зуб. А Ля Мой — это вам не Заволчье, где можно затеряться в лесах, там информация о прибывающих иностранцах очень хорошо поставлена. А у меня и документов проездных на сей раз нет. Не то чтобы подлинных — никаких. Сгорели в Червоной Руте. Насчет Кирдыка и Ласкавого — не знаю. Возможно, у них что-то припрятано на крайний случай, но, учитывая, при каких обстоятельствах они покидали родимые страны, эта вероятность ничтожно мала. И, когда граф-воевода предложил ехать к Балалаям другим путем, все склонны были с ним согласиться.

Однако это рождало новые вопросы.

— Господа, кто-нибудь раньше бывал в Балалайских горах? Я — нет.

— Ездить в том направлении приходилось, так что до поры я могу служить проводником, — ответил мне Кирдык. — Но в горах я не был.

Но графа-воеводу это не смутило.

— Балалайские горы — это такая цель, по которой очень трудно промахнуться. Я знаю. Один из моих предков ходил туда в поход и геройски сложил там голову.

— Очень вдохновляет... — прошептал Ласкавый.