(Не) его трофей
Шрифт:
Так как он мог сейчас поднять руку на Арину — холимую и лелеемую, страстно любимую?
— Игорь, дай нам поговорить, ладно?
Он кивает и идет наверх.
— Арин, ты говорила ему об этом? О том, что хочешь повременить…
— Конечно! Хотя бы до тридцати, Кать. Но он и слушать не хочет. Говорит, мне пятьдесят пять, куда тянуть и чего ждать? А я еще пожить хочу! А теперь вообще не знаю, как рожать от человека, который способен поднять на меня руку! Как с ним вообще жить дальше?
Конечно же вопрос вопросов. Я как никто это понимала, и
— Мне очень странно, что такое произошло. Это не похоже на отца, совсем не похоже. Но не отменяет самого факта случившегося. Ты должна решить…
— Я его люблю, Кать. Очень сильно, хоть я знаю — ты мне не веришь. И я хочу детей, но позже.
— Допей воду, успокойся, — говорю после паузы. — Я должна позвонить отцу, он, наверно, всех на уши поднял. Останешься на ночь здесь, а утром поговорите, хорошо.
Она кивает.
Я достаю из кармана телефон и топаю с ним в кухню.
Господи, какая ужасная ночь.
Глава 12
Таким отца я вижу впервые. Никогда раньше, даже в худшие моменты, вроде того, когда уходила из дому к Стасу, он не пребывал в такой пугающей ярости. Впрочем, при мне он быстро берет себя в руки. Практически сразу. Разгневанный незнакомец с безумным взглядом почти черных глаз и злобной гримасой на багровом лице на экране смартфона, за несколько минут увещеваний сменяется просто моим рассерженным отцом.
— Понятия не имею, что на меня нашло, — и, увидев перемену в моем выражении лица, торопливо добавляет. — Я не имел права, да! Но она меня предала! Я ее по врачам, себя тоже. А она вот как!
— Пап, Арина сказала, что просила тебя повременить, а ты не хотел слушать. Что ей было делать? Нельзя в таком вопросе принуждать…
Очень странно себя чувствую. Как будто местами поменялись. Ведь это он, отец должен говорить что-то такое, верно?
— Она в порядке?
— Да. Я дам ей успокоительное и уложу спать. И ты, пожалуйста, сделай то же самое. Утром поговорите, ладно.
Он кивает и отключается.
Откладываю телефон и, прижав ладонь ко лбу, выдыхаю. Что с нами со всеми творится? Отец просто внезапно слетел с катушек, или у него есть еще одна сторона, которую я просто не знаю?
Да, нас с мамой он не обижал. Но что до других… Он поднимался в девяностые вместе с Кулагиным-старшим и делал всякое. Ни за что не привлекался, но… Я же помню вооруженную охрану у нас дома. Помню то лето, когда погибли родители Игоря. Мы втроем — я, он и мама — четыре месяца жили на Бали. Она плакала по ночам. Телефон из рук не выпускала. А в один из дней приехал папа — похудевший, с осунувшимся суровым лицом — и сказал «все улажено». Я точно-точно помню именно эту его фразу…
Ну нет. Причем ситуация с Ариной к особенностям бизнеса, которых он лишился двадцать лет назад?
— Поговорила?
Вздрагиваю. Появления Игоря я не услышала.
— Напугал? Прости, — подходит сзади и мягко ведет пятернями вверх по предплечьям.
— Ничего. Нужно
Арине успокоительное дать. У тебя есть или…— Я уже дал, — говорит, успокаивающе гладя меня по волосам, — и в гостевую отвел.
— Спасибо.
— За что? Мы семья. И, по-моему, заботиться друг о друге нормально.
— Ты прав.
Он начинает меня целовать. Неторопливо, мягко касаясь своими губами моих. Поглаживает спину круговыми движениями, привлекая ближе.
— Идем в спальню, — отрывается от губ.
И я иду. Поднимаюсь следом за Игорем наверх, захожу в темную спальню.
Он не включает свет. Нагнувшись, хватается за подол платья и тянет его вверх. Становится очень-очень холодно.
Ладно. Подрагивающими пальцами вожусь с пуговицами на его рубашке, снимаю ее. Игорь меня снова целует, водит руками по покрывшейся мурашками коже. Спина, плечи, ягодицы.
Мне неприятно. Нет, не так, мне гадко. Будто меня лапают против воли. Тело просто-напросто паникует, сжимается, будто так можно избежать прикосновений.
Я беру себя в руки, отвечая на ласки. Но это так, механика. Будто невидимый инструктор дает команды: проведи рукой вот здесь, приоткрой губы, охни. Дыши почаще.
Мы в постели. Уже раздеты. Игорь целует мне шею, оставляя неприятно липкие следы, водит пальцами по моим складочкам, периодически ныряя внутрь. Там мокро… Все еще, да. Еще одна ложь.
Глаза щиплет от подступающих слез. Кусаю себя за щеку, чтоб как-то привести в чувства. Не хватало только начать рыдать. Из-за чего? По кому и по чему?
Игорь надевает презерватив, переворачивает меня на живот и, поставив на колени, входит.
Я так не люблю, но сейчас благодарна. Так он не увидит моего лица. Можно просто опереться на локти, смять пальцами для вида простыню, крепче зажмуриться и потерпеть. Особо долго это почти не бывает.
Потом он целует меня в щеку и отправляется в душ. Я тоже-буквально бегу.
И там, под нарочно обжигающими струями, снова и снова намыливаюсь, закусив до крови губу, чтоб не заплакать.
Запрещаю себе думать. Обо всем запрещаю. Не сегодня! Сегодня все слишком.
Да и о чем, собственно, думать? И какой смысл?
Закутавшись в полотенце, возвращаюсь в постель. Ложусь на бок спиной к Игорю. Он подтягивает меня к себе. Руки смыкаются на талии, как тиски.
— А зачем ты приехала, Кать?
— Стало одиноко, — выпаливаю, — прости. Стоило позвонить?
— Не извиняйся. Ты можешь приезжать в любое время, ты же знаешь. Просто со всей этой историей я не спросил, все ли в порядке.
— Все хорошо.
— Тогда давай спать.
До утра я не смыкаю глаз.
Папа дарит Арине колье с просто неприлично большим бриллиантом и при нас просит прощения.
Мне не нравится этот странный, какой-то одержимый блеск его глаз, когда отец смотрит на Арину. Не нравится их выражение. Оно просто вопит о том, что мог бы-приковал к себе цепями, а ключ от замка выкинул в Марианский желоб…