Не говорите с луной

— Моя рота не против зрителей, товарищи, но не забывайте о боевом охранении.

— Сичаз правэрю! — воскликнул один из таджиков, и забавно шоркая по пыльной земле своими «вьетнамками» куда побежал.

— Итак, Кайбаев, я как бы неплохо тебя знаю, но вот держу твоё оружие и понимаю, что знаю не всё… А не знаю я твоего ответа на мой вопрос, и почему у тебя не чищенное оружие, Кайбаев?

— Ты офицер, товарищ старший лейтенант. Ты многа и долга учился. Стал умный и командир.

— А Костюк, значит, командир, но глупый.

— Нет, товарищ старший лейтенант, Кабаев такого не говорил и не скажет! — загорелое лицо солдата обросло обильным бисером пота. — Я очень уважаю старшину. Честное слово! Он мой учитель.

— Это хорошо Кабаев. Раз он твой учитель, пусть при всех ответит мне: почему у тебя грязное оружие?

— Виноват, товарищ командир, — начал было Костюк. Александр поднял руку, останавливая его.

— Когда ты будешь виноват, старшина — я тебе об этом лично скажу. Сейчас я просто спрашиваю: почему у рядового Кабаева, которого я так хорошо знаю, грязное оружие? Возможно, что я ведать не ведаю о том, что по пути сюда вы успешно отразили атаку злых душманов. Может же быть так, старшина?

— Никак нет. Кабаев по дороге зайцев стрелял.

— Зайцев?

— Так точно, зайцев, товарищ командир.

–

Сколько зайцев?

— Семь.

— Из автомата?

— Так точно.

— А смысл? Ты разрешил?

— Позвольте, Александр Николаевич, — это был начальник заставы.

— Слушаю Вас, Виталий Семёнович.

— Открыть огонь по зайцам разрешил я Кабаеву. У нас давно не было свежего мяса, ну, и я решил, что жаркое из зайчатины на ужин будет кстати.

— Что же от зайцев–то осталось?! — изумился Александр.

— Всё осталось, товарищ старший лейтенант, — ответил рядовой. — Я бил его в нос. Голова отлетала, а тушка падала. Я уже их освежевал.

— Сколько же ты патронов извёл, Кабаев.

— Мало. Семь.

— Молодец, Кабаев. Молодец, но без восклицательного знака. Стрелок ты знатный, опытный. Но почему не почистил оружие? Вы здесь с утра, так? А вдруг на базу напали бы бандиты, и у тебя заклинил автомат? Что бы ты тогда делал, Кабаев? Погибал, как герой?

— Виноват, товарищ старший лейтенант.

— Да, Кабаев, теперь ты виноват. Костюк, старшина?

— Я, товарищ командир.

— Кабаеву нужен наряд вне очереди.

— Будет, товарищ командир.

— Есть «наряд вне очереди», товарищ старший лейтенант. Можно сегодня, на кухню? Я помогу Крошке зайцев приготовить…

— Разрешаю решить этот вопрос со старшиной, Кабаев, а он мне потом доложит.

Рядом с Кабаевым сидел боец в маскировочных штанах, одной майке и в разгрузке. Когда глаза Левченко остановились на нём, тот поспешил укрыть лицо за полями своей панамы и подсунул глубже под себя стопы, обутые в сбитые до дыр на подошвах полусапоги. В дыры проглядывали грязные набитые мозоли.

— Рядовой Арсуфьев? Я ошибся, боец? — обратился Левченко к нему.

— Откуда знаете меня, товарищ старший лейтенант? — испуганно возмутился рядовой. — У меня оружие чистое. Я не стрелял!

— А как давно ты стрелял вообще?

— Ночью. Сегодня ночью.

— Подъём по тревоге был, — пояснил Сазонов. — Нас сегодня обстреляли неизвестные из автоматического оружия.

— И как успехи, Арсуфьев?

— Не знаю. Они стреляли. Я стрелял. Потом они пропали, а мы пошли спать. Обычное дело, товарищ старший лейтенант!

Рядовой окинул взглядом своих товарищей, ища поддержки. Солдаты согласно закивали. Александр поймал себя на мысли, что не может ещё осознать этой обыденности и естественности, с которой говорили о боях его подчинённые. Для них это стало жизнью, некими вешками, которые ежедневно размеряли их настоящее существование. Почти каждую ночь к ним, пулями о камни, стучалась смерть, и, отпугнув её слепыми, наугад, навскидку очередями, они отправлялись спать. Для них это было обычным делом в столь молодые годы. Он был не многим старше их, более образован, тренирован, но слаб и беззащитен перед этими злыми, простреленными ночами, которые ждали его уже сегодня. И завтра, и послезавтра… И во всём этом была одна вопиющая несправедливость! Он не имел права бояться, выказывать страх, и, тем более, паниковать, так как был их командиром, который так удачно и правильно завоевал их авторитет. Не слишком ли рано он это сделал, хотя и поступил так, как учили его опытные, грамотные преподаватели в военном училище. Его долго учили воевать, встречать войну, жить в ней, но со всем этим багажом он был сейчас каким–то недоношенным, недоразвитым. Не солдаты зависели от него, а он от них. И отступать было некуда.

Минут за пятнадцать он познакомился с большей частью личного состава Первого взвода своей роты. Здесь были только те, кто выехал из заставы, чтобы пополнить запасы на базе и встретить своего нового командира. Остальные были заняты на службе, неся боевое дежурство на позициях или выполняя работы в нарядах.

— Товарищи, бойцы, — сказал он в завершении, — мы обязательно познакомимся ближе. Я посмотрю на то, что вы умеете делать, вы узнаете, что собой представляю я. Не считайте это признанием — мне нечего скрывать. Говорю, как есть: у меня нет боевого опыта, и обретать его буду у вас. Сомневаюсь, что я смогу чему–либо научить вас, особенно тех, кто отслужил здесь весь срок. Могу обещать лишь одно: всё, чему вы научите меня, я передам следующим, кто придёт после вас. Выживали и побеждали вы — выживать и побеждать будут они. Я хороший ученик — можете не сомневаться, но обучение во многом зависит и от преподавателей. От качества несения вами службы, выполнения вами своих обязанностей будет зависеть и моё обучение. Я не гордый, и матюг в мою сторону, хороший пинок, принимаю как положено, если это сделано по делу или за дело. В иных случаях на пощаду и снисходительность не рассчитывайте.

Солдаты молчали, переглядываясь. Тишина слоилась над ними, придавливаемая сверху знойным полднем. Стало слишком жарко. Перестали петь птицы. Молчание затянулось. Он терпеливо и неподвижно ждал их слова.

— Пора за дело, товарищ старший лейтенант, — сказал Зинатулин, крепкий, широкоплечий татарин, на коротких кривоватых ногах. — Мы за вами будем смотреть, как за родным отцом. Не переживайте.

Александр облегчённо вздохнул.

— Спасибо. Раз за дело — значит за дело. Пять минут перекура, затем экипажи к машинам — я осмотрю их вместе с вами. Остальным проверить оружие, снаряжение. Выступаем через двадцать минут. — Он посмотрел на часы. — Ровно в тринадцать ноль–ноль. Свободны!

Он подошёл к сидящему на прежнем месте Сазонову, предлагая тому руку, чтобы помочь подняться.

— Толково ты их! — сказал Виталий, поднимаясь. — Я заслушался. Этому тебя учили?

— Да, Виталий Семёнович. А тебя?

— Вроде нет, — задумался он. — Или я плохо учился.

— Как–нибудь на досуге расскажу пару нужных вещей.

— С меня пирожок!

— Два!

— По рукам!

— Товарищ командир! — Это был старшина Костюк.

— Слушаю тебя, Костюк.

— Я насчёт перекура. У нас курева уже месяц нет.

— Извини меня, старшина. Я не знал. Позови ко мне Залобова.

Пришёл Залобов. По всему было видно, что ему стало хуже. Отёк на лице залепил правый глаз, надул щеку и пошёл на горло.

— Товарищ старший лейтенант, ефрейтор Залобов…

— Не надо, Залобов. Ты как?

— Терпимо.

— Молодец, потерпи ещё немного.

— Да…

По всему было видно, что солдат терпел сильную боль. Единственный открытый глаз пялился на свет кровавой мукой.

— Ты получал на складе бригады сигареты?