Не хочу быть полководцем

Вначале ввысь ушел наш залп стрел, коптящих голубой небосклон траурной чернотой. Траурной – это по нам, если князь Воротынский не поспеет вовремя. А коль поспеет – все равно траурной. Только тогда по крымчакам.

Затем грянул еще один залп, на сей раз пушечный, в упор по атакующим. Следом третий – из пищалей. Отчаянный визг перемежался истошными воплями раненых, но лавина узкоглазых всадников на приземистых лошадках все равно долетела до нас, и тут я понял, что победит только один Воротынский, потому что нам уже не устоять.

«Не знаю, как это они не разорвали меня на сотню маленьких медведей», – сказал Балу, обращаясь к Маугли.

Примерно так бы оно и случилось, опоздай Михайла Иванович хотя бы на несколько минут, но он успел вовремя. Удар в спину Девлет-Гирея был лихим, отчаянным, но не таким уж мощным. Крымский хан мог бы запросто его отбить, если бы не паника. Крымчаки тут же решили, что это пришли полки царя Иоанна Васильевича, – сработала моя задумка с гонцом, который был перехвачен сторожевыми разъездами Девлета еще пару дней назад. Потому тот и медлил, размышляя, уйти сразу или напоследок громко хлопнуть дверью, раздолбав русских воевод, стоящих на его пути.

Как знать, если бы не Дивей, который оказался в наших руках, может, хан еще раньше махнул бы на нас рукой, но оставлять своего лучшего полководца у врагов Девлет-Гирей не хотел ни в какую, а потому решил вначале освободить мурзу, а уж потом…

Сразу скажу, что в любом случае это ему бы не удалось. Приставленный по моей просьбе к Дивею Дмитрием Хворостининым особый ратник должен был перерезать мурзе глотку в тот момент, когда татары ворвутся в гуляй-город. И не надо мне тыкать в нос выспренние слова о христианском милосердии и заботе о пленных. Это – враг. Вдобавок – умный враг, а значит, опасный вдвойне. И выпускать его живым, исходя из принципов абстрактного человеколюбия, я не собирался.

А что до гонца, то о результатах его допроса знала добрая половина крымчаков – слухи хоть и ползают, зато с такой скоростью, куда там молнии. Знали конечно же не всё, но основное: «Идет рать новгородская многая». Но им хватило. И татарская конница, обтекая наши ряды, в панике ринулась наутек.

Хворостинин, стоящий рядом со мной, устало опустил саблю и вытер пот с лица, еще сильнее размазав потеки грязи. Вышло настолько забавно, что я засмеялся. Он удивленно посмотрел на меня, а затем и сам захохотал. Заливисто. Открыто. От всей души.

«Странно, и почему я раньше, всего пару-тройку месяцев назад, считал, что среди опричников одни сволочи и подонки», – подумалось мне.

Но смеялся я недолго. Ровно до того момента, пока рядом не пронесли бездыханное тело Балашки. А потом еще кого-то. И еще. Их укладывали рядками, возле щитов гуляй-города, а я пытался проглотить какой-то твердый комок, застрявший в глотке, и все удивлялся, почему он не глотается.

«Смотрите хорошенько, о волки! Разве я не сдержал слово?» – сказал Маугли.

И это было действительно так, ибо мы победили. Но сколько же пришлось заплатить! Воротынский конечно же прав, победы без покойников не бывает. Вот покойников без победы – сколько угодно, а наоборот – дудки, потому нужно было радоваться, что я и пытался сделать. Если бы не комок. Странно, что же могло застрять у меня в горле, если я последний раз ел вчера вечером? Ответа не нашлось.

Почему-то в памяти всплыла строка из романса Вертинского: «Я не знаю, зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой». Я горько усмехнулся. Увы, я знаю. Этих послал именно я, надеясь, что они уцелеют, и твердо зная, что вернутся немногие. Послал сознательно. Так было нужно для Руси. Только от этого мне не легче.

В тот день я твердо решил – полководцем больше не буду. Никогда. Даже третьим или каким там еще по счету воеводой гуляй-города, которым меня назначил Воротынский. Одно дело – убивать врагов, совсем иное – посылать умирать. Знаю, так было надо. Все равно. Пусть это делает кто-нибудь другой.

И, глядя на энергично распоряжавшегося князя Осипа Бабильского-Птицына, с облегчением подумал: «Хорошо хоть этот уцелел».

А откуда-то сверху, насмешливо наблюдая за мной, кривила губы в ироничной ухмылке судьба. Жаль, что я не видел этой зловещей ухмылки, иначе сразу бы вспомнил, что иногда она улыбается только для того, чтобы показать свои острые зубы. Она-то уже тогда знала, для чего уберегла Осипа, только не говорила. Да если бы и сказала, вопреки своему обыкновению предупредив заранее, все равно я бы ей не поверил.

А зря.

«Мясо обглодано почти до кости!» – прохрипел Серый Брат. «Но кость еще надо разгрызть», – отвечал ему Маугли, продолжая убивать рыжих собак.

Девлет-Гирей не стал больше искушать судьбу, рванув обратно в степные просторы. Тогда-то я еще раз убедился, какую великую роль в психологическом плане играет одержанная недавно победа. Пятитысячное татарское войско, которое крымский хан оставил для прикрытия переправы через Оку основных сил, Воротынский попросту вбил в землю, растоптав, размазав, как будто оно и вовсе не стояло на его пути. А ведь силы у них были почти равные – с собой князь взял всего шесть тысяч, то есть далеко не всех.

Меня он тоже не прихватил. Правда, предложил, не забыл. Почти никому не предложил – лишь мне, Хворостинину и еще пяти воеводам. Отказался только я. Устал. С непривычки слишком много крови, слишком много трупов, а я некроманией не страдаю – обычный человек. Остальным легче – народ привычный. Может, со временем и у меня что-то притупится, как знать, но пока я предпочел вернуться в Москву…

Эпилог

Я устало смотрю на аккуратную стопу чуть желтоватой бумаги, лежащую на краю, слева от меня, и зачем-то провожу пальцем по гладкой деревянной поверхности столешницы. Нет, сегодня я не стану писать о своих приключениях – уж очень разбередило душу. Сегодня у меня выходной. Пускай это будет обычный вечер воспоминаний.

В крохотное оконце ласково заглядывает ветка яблони, одобрительно помахивая пожелтевшими листьями: «Правильно, дружок. Передохни».

Я неторопливо встаю и начинаю задумчиво вышагивать по комнате, стараясь наступать именно на те половицы, которые тягуче скрипят под моими ногами, будто стремятся что-то напомнить или подсказать. Некоторые повизгивают особенно громко.

«Опоздали, мои милые, – отвечаю я им. – Подсказывать надо было гораздо раньше, двадцать четвертого февраля тысяча пятьсот семьдесят первого года, когда я выезжал из Москвы, сопровождаемый веселым перезвоном колоколов. Перезвоном, сообщавшим, что сегодня – день чудесного обретения главы Иоанна Предтечи, а если коротко, то попросту Обретение. Вот и подсказали бы тому наивному, которому казалось, что выезжать в дорогу в день с таким символичным названием – лучше не придумаешь. Особенно если эта дорога ведет меня навстречу моему обретению. Обретению любимой».

Помнится, от избытка чувств я тогда даже показал язык угрюмому и приземистому двухэтажному Земскому двору, расположенному прямо возле северного угла Кремля, где его стена соединялась со стеной Китай-города. Впереди, прямо по курсу, горделиво высилась Воскресенская башня с воротами, открывающими путь к мосту через Неглинную. Кстати, иной раз их тоже называли по имени реки. Ворота были широко распахнуты настежь, радушно провожая меня и моих спутников. В тот день мне казалось, что даже стены Китай-города благодушно скалятся мне вдогон выщербленными зубцами-зубами.