Не измени себе

— Помилуйте, каким образом?

— Наш работник Голубев… Андрей Иванович Голубев сказал вам, чтобы вы сослались па него, если вам предъ­явят обвинения, как одному из участников подготовки ку­лацкого мятежа.

— Но я так и сделала.

— Да, но сделали это, когда кончалась третья неделя вашего пребывания в этом здании.

— Но я же доказывала, что обвинения против меня абсурдны.

— Слова надо подкреплять документами, неопровержи­мыми фактами или ссылаться на свидетелей.

— Я полный профан в юридической практике. Никогда не имела дела с судом, полицией, милицией и тем более с ОГПУ.

— Вот как?

Николай Петрович наклонил голову и поверх стекол пенсне пристально поглядел на нее, рывком придвинул к себе папку, перелистал ее, а когда нашел нужную страницу, тоном осуждения произнес:

— Позволю себе не согласиться с вами, гражданка Пухова. В девятьсот одиннадцатом году во время учебы па Бестужевских курсах жандармы обнаружили у вас не­легальную литературу. Вам грозили серьезные неприят­ности…

— Откуда вам все это известно? — изумилась Софья.

Сазонов опять внимательно взглянул па нее и, не от­вечая, строго сказал:

— Подобные факты выгодно характеризуют ваше про­шлое, говорят о ваших убеждениях, не имеющих ничего общего с кулацкой мелкобуржуазной философией. Зачем было все это скрывать?

— Скрывать? С какой стати, спрашивается, я стала бы выставлять себя революционеркой, заведомо зная, что ни­когда ею не была?

За стеклами пенсне засветились веселые огоньки. Сазо­нов откинулся на спинку стула и постучал по столу поду­шечками пальцев.

— Занятный вы человек… мм… гражданка Пухова. Если это не маневр опытного конспиратора, то уж наверня­ка проявление непосредственности.

— Я, гражданин Сазонов, затурканная жизнью и бытом русская баба. С той поры как вышла замуж, только и де­лала, что боролась за этого проклятого Пухова, который, в общем-то, никогда меня, наверное, и не любил. Ничего не видела… никогда не знала другого мужчины… А он ока­зался подлецом, хотел меня убить, да не дали… — Софья еле сдержала готовые брызнуть слезы.

Сазонов поспешил прервать ее:

— Мы все это знаем. Личность вашего супруга нам бо­лее или менее ясна, вот и ваша проясняется. Прежде чем принять решение, я обязан известить вас о том, что от нас вам некуда идти.

— Не понимаю.

— Ваш дом вместе с надворными постройками, скотом и самим хозяином сгорел.

— Я это знаю, — Софья заплакала.— Скажите, что с детьми? Где Женя? Что с Романом? Жива ли Глаша, Нина? Мне кажется… вам все о них известно.

— В какой-то степени вы правы. Но… — собеседник развел руками,— не о всех в одинаковой степени.

— Скажите о главном. Они все живы?

— Уверенно отвечаю — живы.

— Им что-то грозит?

— К сожалению, Роман на плохом пути.

— Я так и знала! Скажите, и Женя с ним?

— Пока да.

Софья почувствовала, что у нее темнеет в глазах, но пересилила дурноту.

Сазонов позвонил, в дверь заглянул молодой человек из приемной.

— Андрея ко мне.— И снова к Софье: — Кстати, вам известно, кто вас спас в риге?..

— Нина?

— Нет.

— Прибыл по вашему приказанию.

На пороге стоял Голубев, как всегда свежевыбритый, подтянутый. Сазонов через стол протянул ему руку и, не пуская ее из своей, со сдержанной гордостью сказал:

— Именно Андрею Ивановичу вы обязаны жизнью.

Софья шагнула к Голубеву и порывисто обняла его.

Мужчины явно опешили от столь неожиданного поступка допрашиваемой. Сазонов в первую секунду строго свел брови, но уже в следующее мгновение губы его дрогнули в улыбке, глаза насмешливо сузились и с любопытством остановились на Голубеве — ему было забавно, как тот выйдет из щекотливого положения. Но Андрей не смутился, лишь ласково поглаживал широкой, сильной ладонью вздрагивавшие плечи Софьи Галактионовны, стараясь ее успокоить.

— Согласитесь, Андрей, не часто подобные сцены про­исходят в нашем учреждении.

Голубев лишь вздохнул в ответ.

— Однако перейдем к делу.— Сазонов кивком указал Софье на стул.— Я бы хотел еще раз подчеркнуть вашу небрежность к своему прошлому. Мне не понятно, почему следователю Бромбергу вы не сказали, кто ваш отец?

Софья лишь плечами пожала.

— Мой отец всегда был убежденным эсером. Мечтал насадить в России крепких хозяев. И в качестве образца была семья его дочери. Чем кончилась его затея, сами ви­дите. Его любимцу раскроили череп, а дочь его ОГПУ во всех смертных грехах подозревает.

— И все-таки почему вы Бромбергу не сказали, что ваш отец революционер? — переспросил Сазонов.

— Да какой же он революционер! Ведь эсер же! Нао­борот, старалась не напоминать, что отец дворянин и тор­говец.

— При чем тут дворянство и торговля? Я, к примеру, тоже дворянин, а по заданию своей партии какое-то время ювелирный магазин держал.

— Вы хотите сказать, что и мой отец торговал по за­данию партии эсеров?

— Это не требует доказательств.

Глубоко вздохнув, Софья грустно призналась:

— Но все то, о чем вы говорите, относится к моему отцу. А я-то лично ничего не сделала полезного для революции и Советской власти.

Сазонов поморщился.

— Андрей Иванович, ты больше меня знаешь гражданку Пухову. Как понимать это заявление?

Голубев улыбнулся.

— Я давно говорил вам, Николай Петрович, что Софья Галактионовна — человек не от мира сего. И о ней лучше всего говорят факты. В деле есть документы, видимо, необходимо ознакомить Софью Галактионовну с ними.

— Не Софью Галактионовну, а гражданку Пухову, — сердито поправил Сазонов.

— Вот именно. Гражданку Пухову. Тем более речь идет о гражданском акте.

Сазонов стал листать папку, наконец нашел.

— Узнаете?

Софья медленно прочитала;

— «Акт пожертвования». — Пожала плечами. — Каких-то несколько тысяч рублей голодным детям… Вот интересно. Как он к вам попал?

— Вы забываете, где находитесь.