Не измени себе

Директор кивнул. Разумнов доложил о результатах двухдневного наблюдения комиссии: производительность труда у молодого рабочего, пятиразрядника Дроздова в два раза выше, чем у опытного рабочего Максименко, который обладает высшим седьмым разрядом. К тому же качество работы Дроздова не уступает, а иногда превосходит — Максименко небрежен с допусками, чего не позволяет себе молодой слесарь.

Для наглядности продемонстрировали собранные обои­ми слесарями узлы.

— А вот получают Дроздов и Максименко,— продолжил Разумнов,— в строгом соответствии со своими разрядами. Как вы, товарищи, находите? Порядок это?

— Да, товарищи,— вздохнул, приподнимаясь, дирек­тор— Картина, когда дело доходит до оплаты труда, пря­мо скажем, обратно пропорциональна тому, что фактически вырабатывают названные нами слесари. Такие примеры есть и на других участках. Как вы знаете, мы провели хронометраж не только у вас. Спрашивается: где же спра­ведливость? Это если с человеческой точки зрения подхо­дить. А если взглянуть со стороны экономической, произ­водственной? У рабочего нет никакого стимула в труде. Если человек, имеющий высокий разряд, в настроении, он сделает много, нет настроения — не станет работать, а по­лучит свое за счет товарища, у которого разряд ниже, но трудится он честнее и лучше.

Директор обвел взглядом рабочих, они обескураженно молчали.

— Мы же сами плодим лентяев и рвачей,— гневно заме­тил Разумнов.

— Да что же это такое? — оскорбленно закричал с мес­та Максименко,— Квалифицированных рабочих зажимают… Капиталистические вывихи какие-то. Мы свою квалифика­цию у буржуев с боем вырывали, а не на базаре поку­пали.

Максименко поддержали некоторые пожилые рабо­чие.

— Давайте без крика,— спокойно заметил Разумнов.— Если у вас высший разряд, то и труд должен быть соответствующий. Мы наладили учет труда каждого рабочего и думаем: все это на пользу производству. Пройдет полмеся­ца, посмотрим, подсчитаем. Пора нам кончать, товарищи, с уравниловкой, ведь это же общее кровное наше с вами дело.

Дискуссию в цехе на том и закруглили. Но разговоров в тот вечер было много.

На следующий день было официально объявлено, что цех переходит на новую форму учета труда.

Прошло пятнадцать дней, бухгалтерия подбила итоги. Производительность на всех без исключения участках рез­ко возросла. Новый учет обнаружил и весьма существенную особенность: оказалось, Дроздов заработал в два раза больше Максименко. Обнаружились передовики и на других участках.

— Так ответьте мне — почему у этих людей столь рази­тельные успехи? — спрашивал начальник цеха Тарасов на цеховом собрании.

Борис задумался. Хорошо ли, плохо он работал? На­верное, иначе не мог. В первые недели было трудно. Потом втянулся, не стал так выматываться. Быстрая и точная ра­бота вошла в привычку. Это был его рабочий ритм. Все казалось просто и ясно.

Он так и ответил, когда Тарасов обратился к нему.

— Работаю… Иначе не могу

— Вот вам сущность вопроса,— подхватил начальник цеха.— Дроздов работает так потому, что иначе он не мо­жет. Другими словами, трудиться хуже ему не велит со­весть. Дело, выходит, в совести каждого. А совесть, к сожа­лению, не у каждого одинакова.

Максименко вспыхнул:

— Это что же, у меня совести нет?

— А сами как думаете, товарищ Максименко? Такие вопросы должны решаться только с собой наедине. Или скажем иначе: посоветуйтесь с вашим сознанием. Проле­тарским, рабочим сознанием.

От возмущения у Максименко на скулах заиграли жел­ваки.

— Вы же… вы, товарищ Тарасов, издеваетесь над рабо­чим классом.

Тарасов медленно поднялся, сказал сурово:

— Я хорошо понимаю ваше состояние, товарищ Макси­менко. Не вы сейчас говорите, ваша злость кричит. Но я решительно против того, чтобы вы получали незаработан­ное. К сожалению, вы — не в единственном числе, есть еще такие, как вы, и немало. Иногда и у советского человека бывает — того, промашка в сознании, к которой он, сам того не замечая, постепенно привыкает. И вот таких, забываю­щих о своем товарище, надо учить рублем, авось вспомнят о совести и чести.

Максименко хотел перебить Тарасова, но тот остановил его рукой:

— Вы уж позвольте мне до конца сказать. Разве честно получать, что вами не заработано? Как вы к этому отно­ситесь, Максименко?

— У меня седьмой разряд. Я потом и кровью сво­ей…

— О крови не станем пока. Ни с германцами, ни в граж­данской вы не участвовали. Давайте о поте. Вы отрицаете, что Дроздов с пятым разрядом делает и больше и лучше вас?

— Не отрицаю, что больше… Но он молод, силен.

— Да полноте, Максименко. Сорок семь лет — это для мужчины не возраст. Думаю, что сил у вас предостаточно. На каком основании вы должны эксплуатировать Дроздо­ва или, скажем, Кулешова, Байкина или Комиссарова? Почему они должны на вас работать?! Разве только для вас одного мы совершали революцию? Почему вы бросаете мне обвинение, будто я издеваюсь над рабочим классом? Согласитесь: у меня есть основания заключить, что со­весть ваша…

Начальник цеха не успел закончить фразы — Макси­менко встал и вышел… Вслед за ним покинули цех еще двое рабочих.

Однако инцидент этот имел далеко идущие последствия. Вскоре в цехе появился человек в кожаной куртке с фото­аппаратом на груди. Был он молод, немногим старше Дроз­дова. Подошел к Сергею Кириллову, о чем-то спросил его. Бригадир указал глазами на Дроздова.

Борис в это время торопливо допивал молоко: обеден­ный перерыв уже кончался.

— Товарищ Дроздов?—раздался громкий возглас за спиной.

Борис обернулся, и в тот же момент вспышка магния ослепила его.

— Что это значит?— окинул Борис недобрым взглядом человека в кожанке.

— Виноват. Виноват. Виноват,— зачастил тот весело и еще веселее заулыбался.— Для газеты. Я журналист. Вот мой документ.

Борис вытер руки тряпкой, вознамерившись узнать, откуда же такой лихой корреспондент, но нелегко оказа­лось оттереть масло с ладоней и жаль стало новенькой красной книжицы— масляные пятна на ней были бы так некстати. Ограничился лишь беглым взглядом, но ни назва­ния газеты, ни фамилии прочесть не успел — книжечка оказалась в нагрудном кармашке куртки.