Не изменившие себе. Драгомировы и другие

Откуда же, однако, этот столь устойчивый феномен недоброжелательности не только к генералу Драгомирову, но и к его учению? – не раз задумывался в эмиграции генерал Лукомский. И пришел к такому выводу: наиболее талантливые и влиятельные враги из так или иначе задетых Драгомировым офицеров не сумели поставить интересы войск выше личных обид. Травлю против самого Михаила Ивановича им удалось искусно перенаправить и против его учения. Кой-кого из будущих недоброжелательных оппонентов Драгомиров в свое время наказал за недобросовестное отношение к службе, хозяйственные нарушения или очковтирательство, с другими – противившимися на практике его учению о воспитании солдат, – отказался вместе служить и вынудил подать в отставку. И, конечно же, зависть, этот универсальный движитель ненависти. Кто такой Драгомиров? Сын небогатого дворянина, без связей, без покровительства. Выскочка! Да при этом еще смеет учить нас жить и воевать!

А затем уже стая мелких шавок, извращая идеи генерала, распространяла ложные сведения о них и о нем самом, смущая умы рядового офицерства. Тем более что большинство из недоброжелателей Драгомирова не давали и не дают себе труда познакомиться с его статьями и книгами.

* * *

Приняв принципиальное решение о согласии стать командующим войсками на Дальнем Востоке, Драгомиров в этот же день связался с командующим войсками округа и сообщил о том, что ему придется в ближайшие дни выехать в столицу, а потому попросил прислать в Конотоп вагон-салон.

Телеграмма непосредственно от Николая II с вызовом в Петербург пришла дня через два. Михаил Иванович был воодушевлен и в тот же день вместе с подполковником Лукомским и другими сопровождающими офицерами отправился в столицу.

В новое назначение Драгомиров верил и не верил, но духом был бодр. Тайну его поездки в Петербург в вагоне-салоне знали только они, остальные лишь недоумевали, куда девались слабость и недомогание, которые испытывал генерал-адъютант в последнее время. Михаил Иванович то уединялся с зятем, чтобы обсудить с ним различные аспекты войны с японцами, то, махнув рукой, садился играть в винт. Лукомский в этот момент осознавал – тесть снова разуверился в назначении.

В один из таких моментов, когда и в винт не игралось, Драгомиров признался:

– Боюсь, передумает – качается Николай из стороны в сторону, не знаешь, откуда ветер подует. Не то что его покойный батюшка. Хорошо все же, что мы никому не похвастались…

Надо было как-то отвлечь человека от грустных мыслей. И тут подполковника осенило: в его записной книжке скопилось изрядное количество различных историй и анекдотов, ходивших про тестя. Давно собирался справиться про их достоверность у самого Михаила Ивановича. Лучше случай вряд ли представится: поезд идет в ночь, обо всем переговорено, да и спать еще рановато. Улучив удобную минуту, как бы между делом спросил:

– Давно, Михаил Иванович, собираюсь проверить несколько историй и анекдотов про вас, было такое или сочинили? Может быть, сейчас?

– Давай, глядишь, и время подгоним, – легко согласился Драгомиров. – Только давай перейдем в опочивальню, поближе к дивану…

В спальне Михаил Иванович, попросив разрешения, снял мундир и полулег на диван. Лукомский устроился с записной книжкой напротив. Мерно стучали колеса, тускло горела лампа, было покойно и уютно.

– Начну с самого давнего. Говорят, в бытность начальником академии вы пригласили композитора Цезаря Кюи, который к тому же был и известным военным инженером, прочесть четыре лекции. Но в плане, представленном вам на рассмотрение, Кюи обозначил только три лекции по инженерной тематике. Тогда вы своей рукой добавили в план четвертую, а в качестве темы обозначили: «Влияние музыки на инженерное искусство на примере осады Иерихона».

– Да, Цезарь Антонович хотя и удивился изрядно, но намек понял и одну из своих лекции посвятил музыке и музыкальному самообразованию, что считаю очень полезным для офицера императорской армии.

– Еще в Академии сам слышал, будто вы, напутствуя выпускников в неформальной обстановке, дали такой своеобразный совет: «Если у тебя начальник – голова, исполняй приказание в точности. Если же начальник – жопа, выслушай почтительно, но сделай по-своему, однако и виду не подавай, что идея твоя, а не его».

– И сейчас не отказываюсь от этих слов, очень важных для карьеры толкового офицера. И себе вреда не нанесет, и Отчизне пользу принесет!

– В бытность вашу уже генерал-губернатором и командующим округом архиепископ и ректор Киевской духовной академии Платон по поручению городской либеральной интеллигенции пришел к вам просить за революционеров, преданных военно-полевому суду.

Вы его очень любезно приняли, выслушали… А потом будто бы ни с того ни с сего заговорили о непорядках в духовной академии и стали ему советовать, как поступать…

Архиепископ Платон взволновался:

– Ваше высокопревосходительство, простите, но ведь эти вопросы касаются только меня как ректора академии, а никак не вас как генерал-губернатора и командующего войсками…

– Так… А тот вопрос, который вы, владыка, изволили возбудить, – касается вас как ректора академии или меня как правителя края и командующего войсками?..

Архиепископ смутился и поспешно ретировался…

– Да, было такое, – подтвердил Драгомиров не без удовольствия. – Архиепископ, деликатный и отзывчивый человек, просто малодушно поддался на уговоры наших записных либералов и пришел с этим ходатайством. К его чести, он все прекрасно понял, и мы с ним остались друзьями.

– Будто бы во время игры в винт в вашем доме все три ваших партнера-еврея по очереди сказали: «Je dispasse» («Я пасую» [Же дипасс]). Вы, когда дошла до вас очередь, будто бы ответили репликой: «Ну, раз жиды пас, то и я пас. Жиды, знаете ли, знают, что они делают».

– Что же тут остроумного? Такого быть не могло, так как не учтено свойство моего характера: я в своем доме хозяин, старающийся всегда быть с гостями вежливым, и уж никогда не веду себя по-хамски и никогда гостей не оскорбляю… К тому же никогда не было, чтобы все мои партнеры были евреями… Думаю, сочинен этот анекдот, чтобы подчеркнуть, что Драгомиров близок с евреями.

– Приехал вам представляться какой-то важный остзейский барон со сложной, многоэтажной фамилией. В приемной вместо адъютанта дежурил унтер-офицер, и немец громко стал его обучать, как его представить генерал-губернатору, заставляя повторить его сложную фамилию несколько раз. Очевидно, дверь в кабинет была закрыта неплотно, и вы все слышали. Убедившись, что унтер-офицер зазубрил фамилию, барон удовлетворенно произнес: «Хорошо, а теперь иди и доложи, что я приехал».

Унтер при открытой двери в кабинет отчетливо выговорил вызубренную фамилию. А вы на это якобы громко возгласили: «Проси всех четырех!»

– Да, было, к сожалению. Ради красного словца, как говорится, не пожалеешь и отца. Немец был очень обижен, пришлось сделать вид, будто я действительно решил, что в приемной четверо… С другой стороны, сам виноват – порядочно унтера измучил своей дрессировкой. Не удивлюсь, что тем самым я нажил себе очередного врага…

– Во время прогулки по городскому саду в сопровождении адъютанта вы будто бы наткнулись на интимную сценку: ухаживая за дивчиной, солдат запустил обе руки за пазуху. Увидев командующего, солдат страшно растерялся и замер с руками в прежнем месте.