Не изменяя присяге
Шрифт:
По вечерам и в выходные дни нарядная Эспланада заполнялась фланирующими со своими спутницами русскими флотскими офицерами. Семьи русских моряков быстро осваивались с особенностями жизни в Финляндии и чувствовали себя в Гельсингфорсе как дома. Многие отлично владели шведским языком, что считалось в то время хорошим тоном среди местного русского общества.
В центре Эспланады располагался бульвар, засаженный липами и каштанами. В апреле на ветках каштанов уже набухли крупные коричневые почки, и у мичмана при их виде возникло щемящее, теплое чувство, наверно оттого, что в город уже пришла весна, несмотря ни на что, даже на войну. Потянувшись, мичман Садовинский достал до ветки и сорвал тугую твердую почку. Он растер ее пальцами и вдохнул аромат молодой зелени, и сразу вспомнилось детство, проведенное
Стряхнув воспоминания, через боковую улицу мичман вышел на Сенатскую площадь к ступеням лютеранского кафедрального собора. Эта часть города настолько напоминала Петербург, что невольно захотелось оглянуться и поискать взглядом Неву. В центре площади воздвигнут великолепный памятник императору Александру II. На постаменте из красного гранита, в окружении скульптур «Закон», «Мир», «Свет», «Труд», возвышалась стройная фигура императора-Освободителя. Луч закатного солнца скользнул по кресту собора, вспыхнул на секунду, будто нимбом окутал купол, и потух. Стало заметно свежее. Пройдя по улице Царевны Софьи, мичман опять вышел на Эспланаду. Невзирая на военное время, субботние улицы города наполняла нарядно одетая публика. На ее фоне строго выделялись черной формой морские патрули. Начальник патруля — офицер, рядом с ним два матроса с винтовками с примкнутыми штыками. В этом чувствовалась война, да еще в грузных низких силуэтах линкоров, застывших вдали Гельсингфорсской бухты.
Начинало смеркаться. Мичман посмотрел на часы. Время до возвращения на «Разящий» еще было. Предстоит постановка в док. После дока — выход в море. «Как там сложится?» — подумал он. Потянуло посидеть в уютной, комфортной обстановке и хорошо поужинать.
В самом начале бульвара Эспланады, со стороны залива, среди деревьев расположился небольшой ресторан. Здание ресторана — стеклянный шатер с двумя боковыми стеклянными эркерами; все в огоньках электрических лампочек, видных сквозь зеркальные стекла, манило теплом и уютом. Войдя через бесшумную стеклянную дверь мичман сразу — еще с порога — услышал завораживающую мелодию только входящего в моду танго. Раздевшись, он присел за крайний столик у окна. Небольшой оркестр прекрасно знал свое дело. Повернувшись и подняв руку, чтобы подозвать кельнера, Бруно уловил свое отражение в зеркальной стене напротив.
Форма всегда сидела на нем отлично. Идеальная белизна воротничка, черный тщательно повязанный галстук, еще не потускневшее золото погон и юношеский сияющий взгляд.
Двадцать два года — черт возьми!
— Что угодно господину мичману? — чуть нараспев, раздался голос финна-официанта. На свежую скатерть легла книжечка меню в кожаном переплете с бронзовыми виньетками.
Покинув ресторан, он зашагал по притихшему ночному Гельсингфорсу в сторону порта. Синие холодные лампочки уличных фонарей, вкрученных с началом войны, для уменьшения заметности города с воздуха, ничего не освещали и внизу. Город остерегался бомб с германских цеппелинов, бесшумно прилетавших время от времени со стороны моря. Ночи в апреле на широте Гельсингфорса бледные, почти без звезд, предвестники знаменитых белых ночей.
Ветер стих, и воздух окутался ароматом зацветающей в парках сирени. В памяти всплыла и тихо звучала мелодия танго. В такие минуты жизнь кажется прекрасной и вечной.
Первый раз я попал в Хельсинки в 1996 году, в апреле месяце. Это была моя первая заграничная поездка. С чувством душевного трепета проводил я взглядом промелькнувшие в вагонном окне поезда «Сибелиус» невысокие столбики границы СССР. Я — за границей. Но, выйдя из здания железнодорожного вокзала на улицу Маннергейма, пройдя по Эспланаде и оказавшись на Сенатской площади у знаменитой лестницы кафедрального собора, я окунулся в русский мир, в российскую историю. Памятник русскому императору, российская имперская архитектура. Слева от меня возвышалось строгое здание главного корпуса университета, справа — белоколонное здание Сената. Вспомнилось когда-то прочитанное о Хельсинки — Белая столица Севера.
В пору моей курсантской юности, когда я зачитывался романами Соболева «Капитальный ремонт», Лавренева «Синее и белое», рассказами Колбасьева, главная база Российского Императорского флота казалась мне чем-то очень далеким и недоступным. Чарующие звучания названий: Гельсингфорс, Свеаборг, Эспланада — заставляли меня с жадностью вчитываться в описания службы и жизни блестящих русских морских офицеров,
овеянных славой Наварина и Синопа и, как нас учили, бесславием Порт-Артура и Цусимы. Со временем все оказалось иначе. Собственная служба на Крайнем Севере не то что бы притупила юношеский романтизм, но отодвинула ее куда-то вглубь, в отдаленные потайные уголки души. Но стоило мне вступить на гранитные плиты Эспланады, как я почувствовал, что судеб морских таинственная вязь начинает плести свои узоры. Мне показалось, что время сместилось на восемьдесят лет назад, и я вдруг мысленно увидел белые офицерские кителя, золото кортиков и погон, заполнивших улицу. Гельсингфорс жил своей жизнью 1916 года.27 апреля, среда. 1916 г. Гельсингфорс.
«15:00 Эскадренный миноносец “Разящий” снялся с якоря и швартов и вошел в плавучий док».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
Мичман Садовинский впервые в своей офицерской жизни участвовал в доковании корабля. Миноносец втягивался в узкое тело дока незаметно для глаза, сантиметр за сантиметром. Бруно с волнением ожидал того загадочного момента, когда корабль, медленно обсыхая, сам станет сушей.
Швартовая команда, выбирая и травя тросы, располагала миноносец строго по осевой линии дока. После откачки балласта и всплытия дока корпус миноносца, опершись на кильблоки, обнажился ниже ватерлинии. Запахло морскими водорослями и тиной.
Старший боцманмат распределил матросов по работам: одни скребками скоблили борта миноносца, обернув головы старыми тельняшками на манер бурнусов, оставив узкую щелку, чтобы не попадали в глаза осколки ракушек, счищали с бортов обрастания — раковины моллюсков, водоросли, ржавчину, другие грунтовали очищенные участки корпуса и красили их.
Корабельный инженер-механик лейтенант Владимир Иванович Нейман 2-й с вольноопределяющимся по механической части Г. С. Игнатьевым произвели осмотр линий гребных валов и дейдвудных сальников. Задержались у гребных винтов. Нейман внимательно осматривал и ощупывал лопасти каждого бронзового винта, не обошли вниманием баллер и перо руля. Игнатьев записывал замечания в формуляр. Работы необходимо было выполнить силами команды за два дня.
Экипаж выполнил все работы в срок, и «Разящий» покинул плавучий док.
Из вахтенного журнала «Разящего»:
«29 апреля, пятница. Из Гельсингфорса в Ревель.
17:15 Вышли из плавучего дока и пошли в Ревель, для производства артиллерийской и минной стрельбы.
20:40 Пришли в Ревель и стали на швартовы к миноносцу “Ловкому”, левым бортом».
(РГАВМФ. Ф. 870. Оп. 1. Д. 60217)
На переходе повезло с погодой. Безбрежная даль моря, голубое небо, ровный ход миноносца — все это вызывало хорошее настроение офицеров на ходовом мостике и передавалось матросам — рулевому, стоявшему за штурвалом, и сигнальщикам, находившимся слева и справа на крыльях мостика. Мичман Ляпидевский, держа обе руки на машинном телеграфе, мурлыкал популярный мотив. Бинокль колебался на его груди и, казалось, подпевал в такт хозяину. Садовинский, стоя за спиной Ляпидевского вполоборота по ходу корабля, наблюдал за большой чайкой, камнем бросавшейся в воду и оставлявшей после себя на поверхности маленький белый бурунчик. Внешняя благодать длилась недолго. Мысли вернулись к предстоящим на полигоне в Ревеле стрельбам. Средневековый город Ревель — город медлительный и неторопливый. Шпили католических церквей соседствуют в нем с островерхими крышами домов горожан. Старые парки, заполненные ветвистыми деревьями — дубами и липами, располагают к покою, а узкие улицы старого города, многое повидавшие на своем веку, не любят суеты.
В отличие от штаба Балтийского флота, который располагался в Гельсингфорсе, штаб Минной дивизии был размещен в Ревеле, поэтому миноносцы 9-го дивизиона под брейд-вымпелом начальника дивизиона капитана 1-го ранга А. В. Развозова, базировавшиеся на Гельсингфорс, частенько выступали в роли посыльных для связи штаба флота со штабом Минной дивизии, которой командовал контр-адмирал А. В. Колчак.
Переходы миноносцев были короткими и недолгими. Туда и обратно. Круглые сутки миноносцы Минной дивизии Балтийского моря несли здесь дозоры и прикрывали в проливе новые постановки минных заграждений, частично сорванных в период зимних штормов. Разнорабочие войны делали свое будничное, боевое дело.