Не мечом единым

Сержант понимающе кивнул и опять бодрым голосом сказал очередному на пути солдату:

— Видела бы тебя сейчас Наташа! Настоящий герой, фронтовик, прямо из фильма!

Дементьев с деловым видом быстро прошел мимо бойца.

— Надо послушать, что он ответит, — сказал майор. — Человек может обидеться, подумает, что это была подковырка, шутка, оставайся, поговори с ним.

Иван Петрович пошел дальше один, здоровался с солдатами, знакомых обязательно называл по фамилии:

— Здравствуйте, товарищ Иргашев, как настроение?

— Хороший настроений, товарищ майор, сейчас будем много дирка в мишенях делать!

— Молодец, товарищ Иргашев, желаю успеха!

Усталое лицо солдата осветила простодушная улыбка, он расправил плечи, хотел выглядеть перед замполитом настоящим молодцом — похвала снимает усталость.

Прошло минут двадцать, и Дементьев сам с радостью увидел: люди повеселели, оживились, стали более пытливо и с нетерпением поглядывать вперед, на «противника», высматривать, где придется идти, прикидывать, откуда и куда удобнее будет вести огонь, как лучше выполнить задачу.

Грянула артиллерия, снаряды прошуршали над ротой, позиция «противника» покрылась черными всплесками земли и дыма. Зарычали танки, серый дымок полетел из выхлопных труб. Вспыхнула зеленая ракета, и пятая рота устремилась вперед. Сначала солдаты шли быстрым шагом. Стреляли с коротких остановок. Треск автоматных и пулеметных очередей слился в торопливое стрекотание. В разных местах обширного поля навстречу роте поднималось множество мишеней — это были силуэты стрелков, снайперов, пулеметов, пушек, мчались темные квадраты танков, а за ними длинные цепи контратакующих. Все это было фанерное, но на расстоянии, в дыму, в пыли, выглядело как в настоящем бою.

Рота преодолела первую позицию, несколько траншей остались позади. Начался бой в глубине обороны «противника». Первый и второй взводы выдвинулись вперед. Третий отстал. Пули взвизгивали, ударяясь о землю около мишеней. Огневые посредники шли с атакующими и следили, чтобы не нарушались меры безопасности.

Учение было первым в летнем периоде обучения, им руководил командир полка.

Полковник Прохоров и замполит Колыбельников с группой офицеров, радиостанциями и пультом управления мишенным полем двигались за ротой. Им видна была вся полоса наступления.

С руководителем учения шел молодой рослый майор Дергачев — представитель штаба округа; он прибыл в полк вчера для проверки хода боевой подготовки и решил посмотреть, как будут проводиться ротные учения с боевой стрельбой.

Колыбельников впервые познакомился с Дергачевым в прошлом году, тогда он тоже приезжал в составе проверяющей комиссии. Чистый и опрятный, с красивым свежим лицом, с академическим ромбиком на груди, майор тогда почему–то произвел на Колыбельникова неприятное впечатление. Молодой, полный сил офицер, казалось, должен работать в низах, в полку, с солдатами, а не в штабе, да к тому же при его молодости и, наверное, невеликом опыте не очень–то уместно делать замечания, давать советы такому бывалому командиру, как Прохоров. Иван Петрович понимал — он не прав, молодая смена должна расти и в больших штабах, и все же чувство неприязни к этому человеку не исчезало. И надо сказать, были на то и причины: майор воспринимал как должное угодливые улыбки некоторых офицеров полка, их готовность к мелким услугам, и особенно неприятно было то, что держал себя Дергачев несколько «над» и «в стороне» от окружающих.

Солдаты быстро продвигались вперед, они с разбегу перепрыгивали через траншеи, смело выдвигались навстречу танкам и метали в них гранаты. Наступательный порыв был мощный, рота действовала умело.

Дергачев обратился к Колыбельникову:

— Разрешите на секунду бинокль.

Иван Петрович дал ему бинокль и ощутил запах одеколона, которым повеяло от руки майора. Стараясь не думать о соседе, Колыбельников стал, глядя на поле боя, размышлять о своем: «Здесь вот солдаты смело идут на сближение с танком. Но это ведь учебный бой, нет реальной опасности, нагрузки на психику: каждый знает, что все это «понарошку». А что будет, когда навстречу пойдут не фанерные, а настоящие танки? Может быть, тогда у некоторых вместо чувства долга, сознания ответственности сработают осевшие в памяти слова из стихов и песенок о «сладкой жизни», всплывет подтекст и шевельнется чувство сомнения: «А стоит ли подвергать себя опасности? В жизни так много удовольствий! Зачем лезть на танк? Можно переждать в воронке, пока он пройдет. Почему именно я должен вступать в единоборство?..»

Дергачев возвратил бинокль, солидно произнес:

— Танки оторвались. Отстает пехота.

Полковник Прохоров, зная отношение Колыбельникова к майору — как–то говорили об этом, — посмотрел на замполита, повел бровью. Колыбельников понял его: «Не перечь, Иван Петрович, этому юнцу, не обостряй взаимоотношения с представителем вышестоящего штаба».

Замполит все же хотел возразить, но вдруг без бинокля увидел, как в боевом порядке наступающих произошло замешательство. В самом центре роты движение застопорилось. Зеленые фигурки солдат стали сбегаться к одной точке. Взлетела красная ракета посредника — сигнал прекращения огня.

Прохоров и Колыбельников побежали к месту происшествия. Когда солдаты расступились, давая им дорогу, замполит увидел на земле солдата с бледным лицом. Плечо и земля около него были в крови. Молоденький врач — старший лейтенант — уже разрезал на солдате одежду и перевязывал рану. Это, наверное, был первый настоящий раненый в практике молодого врача, он волновался, руки, в которых держал бинт, немного дрожали. Увидев замполита, медик сказал:

— Нужно срочно машину.

— Рана опасна? — спросил замполит.

— Нет, в мягкую ткань плеча. Деформированная пуля. Рикошет. Ее было видно в ране. Я вынул. Вот она. — Старший лейтенант показал расплющенную пулю и, видно, только сейчас сам из своих слов понял, что ведет себя не совсем правильно, — нечего так волноваться при столь неопасном ранении.

Услыхав слова медика, раненый стал подниматься. «Это же Голубев!» — узнал замполит. Происшествие на учении с боевой стрельбой само по себе очень неприятно. Но то, что ЧП произошло с Голубевым, «неблагополучным» солдатом, еще больше осложняло дело. Колыбельников сразу же понял, что ему грозит неприятность.

Но сейчас было не до этого. Иван Петрович просто заботливо спросил:

— Как ты себя чувствуешь, Юра?

В Голубеве в эти минуты происходила напряженная внутренняя борьба. Сначала он не понял, что произошло: что–то тяжелое, горячее ударило в плечо и сбило с ног. Потом, ощутив боль, почувствовав, как по боку потекло что–то теплое, и увидев на куртке расползающееся красное пятно, Юра сразу обмяк и растерялся. В первую секунду после удара он хотел вскочить, но, поняв, что ранен, может быть, даже сейчас умрет, сразу же потерял силы и обреченно подумал: «Ну все, хана, сейчас истеку кровью».

Потом Голубев услышал, как замполит с досадой сказал растерявшемуся врачу:

— На фронте с более тяжелыми ранениями в строю оставались.

Юрий понял эти слова по–своему: «Значит, будь кто–то другой на моем месте, он в строю остался бы, а Голубев, по–вашему, такой морально неустойчивый, что и ждать от него нечего? А вот возьму и останусь, товарищ замполит! Преподнесу вам пилюлю — инфантильный молодой человек, который пел песенки с подтекстом, возьмет и останется на поле боя! Что вы на это скажете, товарищ комиссар?»