Не много ли для одной?

Лето я дождалась. В новый дом купили телевизор, шифоньер и аттаманку. Соседка дала тюльпан. Повесили шторы, но вижу, что нет у Степана к дому стремления. Думаю: устали от этой стройки, может, поэтому он такой.

Настало время картофель копать. Пошли мама, дети и я. Степан ходил куда-то, а дети повздорили. Володя в Толяшу картошкой бросил. Степан увидел, бежит со всех ног, схватил попавшуюся железку кинул в Володю. Тот упал. Отец, как бешенный, кинулся к нему, мать ему под ноги, он упал. Я кричу: «Вовочка, убегай!» Убежал он к бабке. На второй день в школе отказался отвечать, ему поставили двойку.

Пришла с работы, Степан с Толей телевизор смотрят. Я к маме — там замок. Соседи сказали, что Володя был на поляне. Смотрю, он сидит у линии. Я подошла к нему, говорю: «Поезд ждешь, давай вместе будем ждать». Он улыбнулся. «Нет, — говорит, — я просто так сижу. Баба с утра ушла, а я голодный». Я стала его просить, чтоб домой вернулся. Он говорит: «А как же я зайду?» Я говорю: «Очень просто. Зайди, поздоровайся. Скажи, что ты есть хочешь, а я побегу в магазин, куплю твоего печенья, а молоко дома есть, и картошку я уже сжарила. Ведь и отца понять можно. Вы — дети, ваши нервы здоровые, и то вы ссоритесь, а отец больной. Если бы ты не обидел Толю, отец тебя бы не тронул».

Пошел в дом, а я в магазин, хорошо, что магазин близко. Пришла: все смотрят телевизор. Я позвала Володю, накормила, и вроде лед растаял у меня в груди.

У нас давали получку и маршрутные. Володя пришел из школы. Я говорю: «Поедем со мной». Он быстренько собрался, мы поехали. Я получила деньги и мы купили Володе черный костюм. Деньги уже другие, отдали мы шестьдесят два рубля. Когда вернулись, Володя с радостью к отцу: «Папа, смотри, какой костюм купила мама!» Отец костюм взял и бросил. И этим самым убил всю радость у сына. Володя никак не хотел носить этот костюм. Но я стала уговаривать: ведь это от меня тебе подарок.

Степану дали путевку в Томск. За месяц он не написал ни словечка. Он приехал на пять дней раньше, а я без него в кредит купила баян детям. Я дежурю на станции Бутовка, и вот звонит телефон. Слышу голос Степана. Я обрадовалась и напугалась. Что, говорю, выгнали? Он сказал, что придет на станцию. Пришел и стал упрекать, что я самовольничаю, что рано еще баян им брать. Ему надо было пить, а у нас получка всегда была восьмого. Вот ему зло, а я свое доказываю: пока еще есть интерес у ребят, надо учить. Увлекутся девочками, и баян не нужен будет.

Мой день рождения прошел не отмеченным. Степан с курорта, у меня кредит и ссуда. Когда он получил зарплату, пришел его напарник Разводов с женой и соседка Тася. Был какой-то старый праздник. Я наготовила закуски, а выпивку они уже купили. Сидели за столом, и вот Разводову в глаза бросился чемодан: «Кума, не ты ли куда собралась?» Я говорю: «Нет, кум». А Таська засмеялась: «Уже и родственники». Пошутили и разошлись, я не придала никакого значения этим словам. В выходной собрались к Разводовым. Там заговорили о постройке. Степанька мне сказанул: «Я скоро все тебе оставлю». Я долго приставала: «Скажи что ты задумал?» А здесь заговорил кум о работе, и Степан мне не ответил.

Приезжал Гоша с женой, Степан к ним с холодком. Приехала мама, он почти все дни пил. Проводила я маму. Сердце мое стало волноваться в ожидании чего-то недоброго. Пошла я к свекровке.

У нее в домике убрано, сама чистенько одета, сидит, щелкает семечки. Посмотрела мне в глаза и поняла, что тоска на моем сердце. «Говори, что случилось?» Я отвечаю: «Пока еще ничего не случилось, но мое сердце чувствует какое-то горе». Вот и у свекровки не сидится. Я пришла, написала письмо своей маме со словами, что все же мне ни миновать вашего счастья. Потом мы со свекровкой уже у нас разговаривали. Она мне подсказала: дом хороший, а бани нет. Это плохо. Купи сахару, я поставлю бражку и соберем соседей на помощь. Сделаем двадцать третьего июля — в день рождение Вовочки.

Степа был на работе. Баню делали из шпал бывшего употребления. В столбы. За день сруб был готов. Только стол накрыли и Степан пришел. С какой радостью я его встретила! «Гляди, Степанька, вот и баня». А он опять с холодком: «Ладно тебе радоваться, давай жрать». Я подала ему водку и вся-то радость моя вмиг исчезла. Я же не ребенок. Вся картина ясна с одного взгляда. Эх, думаю сама себе, зачем же я стараюсь, если его ничего не радует, ему нужна лишь водка, а я последнее здоровье убиваю. А мать его улыбается и говорит: «Вот, Санюшка, отделаем свою баню, не будем ходить по чужим». А мне уже и баня не нужна. Тревога меня не покидала. Если я дома, а он на работе, я жду его, не дождусь. Если я в день, то бегу, ног не чуя. Лишь бы скорее увидеть.

Двадцать девятого июля я дежурила в день. Бегу домой, а мать идет снизу. Она окликнула меня: «Что же ты так бежишь — запалишься». Я ответила: «Скорее надо». Забежала в дом, скорее в зал, обняла своего Степаньку, он отвел мои руки, тогда я взяла его ноги и просидела до конца картины. Ужинали молча. Легли спать, я говорю: «Обними меня крепко-крепко». Он обругал: «Бесишься, что ли, под старость лет?» Я говорю: «Не бешусь, а что-то чувствует мое сердце недоброе».

Так он и не обнял, а я отвернулась, наплакалась и уснула. На тридцатое выходной, можно бы полежать, понежиться, но он как проснулся, сразу встал и ушел. Одной лежать не хотелось. Я тоже встала, койку заправила, завтрак детям сготовила, они ушли на рыбалку. Я стала борщ варить и тушить картошку. Пришла мать, смотрит в глаза: «Ты что-то не здорова». Я говорю: «Нет мне покоя; где что меня ждет, не знаю». Она засмеялась: «Наплюй на все. Ты ела?» Отвечаю: «Нет». — «А что готовила?» — «Борщ и картошку». — «Давай позавтракаем. А где Степушка?» — «Колодец копает». — «А он ел?» — «Нет». — «Вкусный твой завтрак, а водки взяла? Ведь копать холодно». «Взяла». — «Пойдем позовем». Подошли, заглядываем, он кричит: «Уйдите, Чистяки, а то убить могу». Мать говорит: «Иди есть, там Санюшка наготовила вкусный завтрак». Он вылез, позвал соседа Федю. Позавтракали, но даже слова не сказал: хорошо или плохо. Федя благодарил от всего сердца. Они приехали с полгода назад, еще не могли обосноваться. Ушли снова. Я посуду перемыла, посидела с час. Нет, не сидится. Пошла к колодцу. Степан копает, я кричу: «вылезай, отдохни». Он вылез. Я подсела рядышком. Он смотрит мне в лицо и говорит: «Чего ты бесишься?» Я говорю: «Не знаю. Детей дома нет, а я себя не знаю куда деть». Посидели, он говорит: «Не бесись, иди домой, мне копать надо».

Я ушла, но места себе не находила. Наплакалась, умылась и снова пошла. Люди с улицы несли по рублю, и уже пятнадцать рублей стало. Я говорю: «Вы их поделите». Степан матерком: «Ни какой дележки». На деньги водки купили. Рядом с колодцем живут Гранитские муж с женой, у них детей не было. Ее звали Тася, а его Федор. Домик их рубленный и баня новая. Тася баню натопила, мужики уже спускали сруб. Степан говорит: «Неси чистое белье, а это в глине, унесешь». Я принесла белье, огурцы, яйца, молоко. Давайте, говорю, бабы, сделаем, чтоб вкусно было. А моего сослуживца жена учительница Мария Анисимовна Беляева, не очень ухаживала за Николаем Михайловичем. Ты, говорит, рада душу отдать, лишь бы Степану угодить. Что ж, все соседи видели нашу жизнь, как он пил и как я переживала. Что ж, говорю, такая уродилась.

Понесла я грязное белье домой. Пришли Томочка с дочерью Ниной, а мне зло на них: там Степану папирос надо, а они не уходят. Спрашиваю: вас накормить? Томочка говорит: одышимся и пойдем. Она была в положении. Их проводила, сама бегом к колодцу. Степа папиросы ждет. Уже сели за стол. Были Мамонтовы, Иван и Надя, Подскребкин, дед с женой и их сын Володя. Был Николай Михайлович Беляев. Мы пили, ели, потом заиграла музыка. Я выскочила, пошла танцевать с Володей, а в это время Беляев говорит Степану: «Твоя Саша любит меня». Степан не обратил внимания на эти слова. Но Беляев не унимался: «Хочешь я тебе докажу?» Степан говорит: «Докажи». Вот Беляев кричит: «Саша, иди сюда». Я подошла, они сидят рядом. Беляев спрашивает: «Ты же любишь меня?» Я говорю: «Как же не любить начальника?» — «А если любишь, поцелуй!» Я безо всякого поцеловала его. Смотрю, Степан с лица сменился. Ну, думаю, натворила я делов. Я же не слышала их разговора. Это потом мне тетка Тасина рассказала. Стала звать Степана домой: «Степанька, пойдем. Тебе завтра с утра». Была я и сама сильно выпивши. Знаю, что пошли вместе, а очнулась в больнице. Рука забинтована, правый глаз открыть не могу. Спрашиваю, что дома? Няня говорит: «Муж в милиции, мать в леднике».

Прошу: «Я пойду домой». Она говорит: «Если сможете, идите». Посмотрела я на себя: лицо неузнаваемое, платье в крови засохшей. Хорошо, что было на мне пальто. Дошла до здания, где находился трест. Стоит автомашина. Спросила у водителя, куда он поедет, он сказал: в Кедровку. Я попросилась до Бороушинского переезда. Он открыл кабину. «И кто же вас так разукрасил?» Отвечаю: «Муж». — «А кто ваш муж?» Говорю: «Чистяков Степан Павлович». — «А он не сошел с ума?» Говорю: «Не знаю».

Сошла у переезда, ноги меня не несут. Один глаз, и в том темно. Напротив домика матери я упала на дрова, ревела, ревела. Соседи подошли. Не старались уговаривать, а ругали. Тебе мать его говорила: брось, уезжай, так ты боялась — пропадешь без Степаньки.