Не могу без тебя

— Я же говорил, умру. Только вы не уходите от меня до конца, — сжал её руку и снова потерял сознание.

Когда вошёл Альберт, Клепикова рвало. Розовый крем пирожных, куски теста не успели перевариться. Альберт пошёл было к Клепикову, но Марья с такой яростной силой потянула его к Андрею, что он подчинился. Приказал вызвать к Клепикову Елену Петровну и полностью сосредоточился на Андрее.

— Подготовь его, Маша! Если уже не поздно, — сказал ей и дал указание в операционную готовиться к вмешательству.

Почти три часа длилась операция. Альберт разрешил ей присутствовать. В самом деле, карбункул вскрылся в околопочечную ткань, там было полно гноя. Не сделай они операцию немедленно, Андрей умер бы.

Умер не Андрей — Клепиков.

Рвота вызвала такое напряжение, с которым организм не справился: произошёл второй инфаркт, крупноочаговый. Улыбчивая хрупкая Елена Петровна изо всех сил пыталась вытащить Клепикова. Но, несмотря на её отчаянные усилия, на слове «хочу» потеряв сознание, Клепиков так и не смог прийти в себя.

Альберт вернулся, когда Клепиков был в агонии. Попытался «запустить» сердце. Оно начинало сокращаться, но ритмично заработать так и не смогло.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — мрачно сказал Альберт. — Позволил себе сходить в гости, расслабиться.

— Это я тебе принесла беду. — Марью бил озноб. — Я виновата.

— Ты тут ни при чём. Ты бы, другая, не всё равно? Ты же не дала, сам взял! Виновата Киса, принесла в реанимацию! — Альберт недобро улыбнулся: — Кису купили, как нашу с тобой Галину, Киса любит побрякушки. Кису нужно бы судить! Нечего ей делать в больнице, пусть идёт в оперетту. Кстати, если бы не ты, умер бы и Андрей.

— А может, если бы я дала Клепикову сильное снотворное, он уснул бы и не потребовал бы есть?!

— Нельзя, — начал было Альберт, махнул рукой. — Потом объясню. Сейчас другие проблемы, а я без сил. Значит, так: Андрей очнулся от наркоза нормально, теперь проспит несколько часов. Надеюсь, осложнений не будет. Операцию мы с тобой сделали вовремя и удачно: не пришлось удалять почку! В общем, я к тому… поезжай домой.

— А ты?

— Что «я»?

— Теперь тебя отдадут под суд?

— За что?

— За смерть Клепикова.

— Нет же. — Альберт покачал головой. — С первой минуты по истории болезни ясно: прогноз неблагоприятный. Кстати, я зафиксировал все его «хочу» и «подать»! — Альберт сам был как мертвец, говорил через силу. Растёр себе лицо обеими руками, налил из термоса чёрного чая, пил медленно, экономно, маленькими глотками. Посидел несколько минут, закрыв глаза, встал. — Теперь я в порядке. Не думай больше об этом. Всё записано: какие меры мы принимали, чтобы спасти его. Думаю, сам министр не сможет придраться. Мне не страшен тот суд. Суд тут! — Альберт ткнул себя в грудь. — Страшен мой суд над собой: Кису допустил в реанимацию! — Помолчал. — Молодой ещё мужик-то, ему ведь и пятидесяти нет.

Альберт писал посмертный эпикриз.

Можно идти домой, занятия в двенадцать, а отвести глаз от пустой кровати Клепикова невозможно. Что бы ни говорил Альберт, в смерти Клепикова виновата она: видела, как он подошёл к холодильнику. Нужно было унести еду раньше. Не унесла. Не поверила, что в реанимацию кто-то мог принести пирожные! И вставать ему категорически запрещено.

Она судила Галину Яковлевну, Раису Аполлоновну. А из-за неё умер человек! Сейчас она готова терпеть всё что угодно, бесконечные «хочу», лишь бы он был жив!

— Прекрати казнить себя! — сказал Альберт. — Ты спасла Андрея. У каждого врача, каким бы хорошим он ни был, на счету ошибки и смерти. Такая профессия.

Перед уходом Марья подошла к Андрею. Мальчик спал. Крепко, спокойно. И в его лице не было смерти.

Дом встретил Марью запахом теста.

Тётя Поля, всегда ноющая и мрачная, была возбуждена.

— Сурьёзный мужчина, — сказала, едва Марья переступила порог. — Тебе починил телевизор и мне. Ест солидно, до последней крошки. Аккуратный. Сказал, любит тесто. Пеку оладьи.

Остолбенело взирала Марья на раскрасневшуюся, суетящуюся тётю Полю, делающую слишком много лишних движений: вместо того, чтобы поставить таз с тестом и масло рядом со сковородой на плиту, тащила горячую сковороду к подоконнику, на котором стояла маслёнка, потом обратно на огонь, а потом от стола несла к плите половник с тестом.

— Не узнаю вас, тётя Поля.

Та, забыв про оладьи, повернулась, забормотала:

— Я, может, сыну? Я, может, хочу угостить, — кивнула в глубь квартиры. Запахло горелым. — Ну, чего мешаешь? Мой руки, буди Вадика. — И сказала с придыханием: — Зима у него!

— Какая «зима»? — Марья перевернула оладьи.

— Чёрная, на какой наша власть ездиит. Сама сегодня видела.

— ЗИМ, что ли? — Марья краем глаза заметила недалеко от подъезда ЗИМ.

— Ну! Тесть подарил Вадику на свадьбу.

Что за тести пошли?! Ивану — машину, Вадиму — машину. Откуда только берут?

— Умеют жить люди, — возбуждённо говорила тётя Поля. — Разошёлся Вадик с женой, говорит, заела, запилила. Это бабы умеют. У него есть дочка. Говорит, квартира ихняя — большая. Будут разменивать. Ему выйдет отдельная.

Какой контраст — это болтливое домашнее утро с оладьями, которых не ела сто лет, и ночь, растянувшаяся на целую жизнь: с надеждами, неожиданностями, страданиями и смертью, как полагается, в конце!

К спящему в рабочее время Вадиму возникла неприязнь. Она думала, сразу спать ляжет, в двенадцать пятнадцать у неё пропедевтика, никак нельзя пропустить, главный предмет. Самое важное и самое трудное в медицине: поставить правильный диагноз. Хоть немного поспать бы! Не умея скрыть неприязни, спросила раздражённо:

— Почему он не пошёл на работу?

— Отгул взял.

Может, решил квартиру поискать? Для этого время нужно!

Явился розовый Вадим.

— Здравствуйте! — поздоровался, позёвывая. Был он без рубашки, в майке, точно по собственному дому разгуливал. Мелочь вроде, а неприязнь усилилась. И то, что красив, и то, что телевизор починил, увеличивало раздражение. — Целого быка скушал бы! — сообщил. Не стесняясь, потянулся. — Люблю завтракать сытно. О, оладьи! — И, не умывшись, не почистив зубов, выбрал самую пышную и стал жевать. И напомнил Марье Клепикова. Она пошла к себе. — Рассыпаются! — Вадим подзадоривал тётю Полю к дальнейшим подвигам, чем дёшево завоёвывал безоговорочную её симпатию.