Не могу без тебя

Комната показалась чужой: в ней царил Вадимов запах, как и он сам, неприятный Марье. Распахнула окно, собрала простыни, сунула в наволочку: приготовила для прачечной. Одеяло вынесла на балкон, встряхнула, повесила выветриваться. Заперла дверь, переоделась. Делала всё нарочито медленно — захочет Вадим зайти в комнату, пусть подождёт. Она уже всё поняла про него: эгоист, барин, себялюбец, женился на престижном тесте. Наверняка не только машину получил. В придачу хорошую работу и прописку в Москве, сам-то, кажется, из Кишинёва! Жену, по всей вероятности, не любил, замучил. Похоже, есть ещё куча пороков, сразу не бросающихся в глаза. Раздражение разрасталось, как водянка, раздувая Марью и сковывая в движениях!

Когда снова пришла на кухню, Вадим с тётей Полей уже сидели за столом, и Вадим уплетал оладью за оладьей.

— Маша, садись, — пригласила тётя Поля. — Вадик, бери сметанку. Бери варенье. Нонешний год у меня много варенья. — Тётя Поля не спускала с Вадима глаз. — Какой ты гладкий! Жена-то хорошо кормила тебя, хорошо ухаживала. Маша, поешь, прошу.

— Аппетита нет, тётя Поля. Я только чаю.

Розовеют на полу крем и непрожёванные куски пирожных, которыми объелся Клепиков.

Нужно позвонить, узнать, как Андрюша. А сил встать нет. «Попозже позвоню», — легко уговорила себя.

Пила чай. Глаз не поднимала. Ей было неуютно в кухне. Она привыкла к своему столу, к своему электрическому чайнику. Хотелось увидеть Алёнку. И тут же подумала об Иване. «Пригласили сотрудничать на радио. Живём замечательно. У нас прислуга, — писал Иван. — Ника может отдыхать, заниматься детьми, читать. На уик-энд ездим на природу. Здесь прекрасные бассейны и корты. Мы с Никой выучились играть в теннис и в гольф».

«Ваня, Ванечка родной! Что же ты так далеко? Разве можно бросать сестру? Почему не пишешь, о чём думаешь, что чувствуешь?»

— Я заведую большой лабораторией, — говорит между тем Вадим. Сквозь разговор с Ваней Марья слушает его равнодушно, её не интересует жизнь Вадима. — В подчинении пятьдесят человек. Мы с другом придумали установку. Большое открытие.

Комментарии к тому, что говорит Вадим, даются ею помимо воли: «Владыка. Директор издательства. Клепиков. Главное слово: „подчинение“. Главное состояние: власть над людьми. Неизвестно ещё, ты ли с другом сделал это открытие, или вы вместе с другом отняли его у кого-то, или ты у своего друга отнял. Тоже бывает. Кто сказал, что открытие — большое? Это ещё нужно проверить!» На каждое слово Вадима рождалось злое возражение. Пуп земли! Скорее бы уж доедал и выметался. Его не интересует, спала она — не спала, устала — не устала.

Не допив чай, встала.

— Простите, я бы хотела отдохнуть после бессонной ночи.

У неё в комнате — широкая тахта и небольшой диванчик, на котором нельзя вытянуться. На тахту после Вадима ложиться не захотелось, свернулась калачиком на диване, носом к спинке. Пусть забирает свои манатки и уходит поскорее. То, что кто-то чужой в любой момент может войти в комнату, мешает уснуть. Веки — тяжёлые, кажется, никакая сила не раздвинет их. «Хочу», «подай», «икры!» — Клепиков обдаёт её тяжёлым, неприятным дыханием. Жив он, знает она. Она отняла у него икру и пирожные. Андрюша горит. Инструменты блестят под ярким светом, кровь заливает Андрюшу, сомкнуты в одну линию густые брови, глаза — над кровью, над Андрюшиным беспамятством.

— Подождите спать, я хочу поговорить с вами. — Через силу, плохо понимая, чего от неё хотят, повернулась. — Тётя Поля согласна. Разрешите переночевать ещё несколько ночей. Я подаю на развод, скоро получу отдельную квартиру.

Сон пропал.

— При чём тут тётя Поля? Какое отношение тётя Поля имеет к моей комнате? Развод — долгое дело, размен — ещё более долгое. Самое маленькое — год. У меня одна комната. Или тётя Поля согласилась пустить вас в свою? — Марья села. — Я не привыкла ни с кем находиться в одной комнате.

— Я хочу только ночевать.

— «Хочу»! Мало ли чего хотите вы? А я хочу в своей комнате жить одна. У вас есть друзья, с которыми вы придумываете установки, вот и поживите у них.

— У друзей есть жёны. Жёны — против.

— Все жёны — против? Чем же вы так досадили им? У меня была сложная ночь, и я хочу спать. Я тоже против, хотя и не жена вашего друга. Уж я-то совсем никакого отношения к вам не имею!

Он пришёл вечером как ни в чём не бывало, с гитарой и с бутылкой вина, сказал весело:

— Привет! Принёс пузырёк отметить нашу встречу.

Марья не слышит Вадима. По её дому ходит Колечка. Не седой. Смоляно-чёрный, с синими, чуть косящими глазами! Вопреки запрету Слепоты, три дня и три ночи снимает фильм. Слова ложатся на бумагу точные. «Ребята, не напрягайтесь, — просит Колечка. — Ещё немного. Нужно закончить. Нил, расслабься, ну что ты лежишь, как на пляже? Не курорт, больница. У тебя — инфаркт!»

Странное совпадение: у Клепикова тоже инфаркт.

«Лишь на сороковом году жизни ты увидел разрыв между своим „я“, природой, которую ты не замечал, и происходящим вокруг. У тебя нет богатырских сил, ты ничего не можешь изменить сам. Тебе фигово. Ты ни черта не понимаешь, как надо. Ну, вставай, подтяни штаны. Как есть, в пижаме, ты сбегаешь на улицу. Зима. Тебе на руку. Решил сдохнуть».

Упасть — не встать. Нил идёт головой вперёд, почти бежит, на последнем дыхании: пусть лопнут сосуды!

— Я хочу есть.

Не сразу Марья понимает: это — Вадим. Нужно высказать ему всё, что она о нём думает, и выгнать, а сил нет, и по бабьей своей, заложенной в генах привычке — накормить голодного, — машинально достаёт сыр, хлеб, холодные сосиски, кладёт на стол:

— Ешьте.

А сама — к Нилу.

Ветер в лицо, со снегом. Широко раскрытыми глазами Нил разглядывает щедрый снег, сроду не видел — каждая снежинка как выточенная! Останавливается, с удивлением прислушивается к себе: боли нет и дышать легче. Собственно говоря, почему из-за подонка он должен подыхать и никогда больше не увидеть этот светлый снег?!

— Я не могу пить без вас. Подайте бокалы, стынет вино.

Вадим рассыпал, как — соль по столу, слова, они перестали соединяться во фразы.

Марья подаёт бокалы, садится за стол. Даже пошлости «стынет вино», «пузырёк» оставляют её равнодушной.

Сейчас Нил должен наконец что-то открыть для себя. Что? Она не знает.

Вадим разлил вино, чокнулся с ней. Прогнал Нила.

— Смотрите, какой богатый цвет! Рубин! — Залпом выпил.

«Залпом пьют водку», — подумала машинально. Пить не стала. Поставила бокал. Она всё ещё ждала: Вадим уйдёт, и у неё будет возможность дописать сцену.

Выживет Нил? Выживет Колечка?

Она пока не знает. Сейчас — перелом.

Вадим уплетает за обе щёки и сыр, и хлеб, и сосиски.

— Ничего никогда вкуснее не ел! — восторженно восклицает. — До чего прекрасно устроена жизнь! Выпил — закусил. — Искреннее наслаждение написано на его лице. — Ну а теперь, когда пузырёк опустел, я угощу вас приятным пением.

Он берёт гитару, подтягивает струны, в самом деле приятно поёт: «Тёмная ночь…» Одну за другой выдаёт её любимые песни. Кажется, кто-то специально заказывает их ему. Так же, как ест, поёт: полностью доверяясь песне.