(Не) мой профессор
Шрифт:
– Конечно, - нелепо улыбнулась, подскакивая с места. Успела проводить глазами исчезающую за дверью спину в тёмном пиджаке...
Эх. Но как же хорошо, что его определили к нам на факультет, и я смогу любоваться этим экземпляром ежедневно...
2. Лера
Приезжать вместе с матерью в универ на нашем заставшем Чингисхана опеле, который уже лет десять как не красный, а просто ржавый - отдельный вид мазохизма, доступный мне каждый день. И я бы ездила сама, но от нашего дома до универа надо добираться с двумя пересадками, а восьмой троллейбус ходит раз в полчаса. Поэтому между перспективой вставать с петухами и минутным позором, который переживаю, когда выхожу из пропахшего бензином и безысходностью опеля, я конечно выбираю второе. И это бесконечный повод для шуток самой дебильной части моих одногруппников, коих, по закону подлости, большинство. Ведь что такое философский факультет в провинциальном городе, едва насчитывающем пятьсот тысяч человек и потерянном где-то в центре карты нашей бесконечной Родины?
– У тебя сколько пар сегодня?
– поинтересовалась мать, пикая сигнализацией, которая выглядит для этой развалюхи как насмешка. Кто додумается её угнать?! Ну разве, чтобы бомжи не ночевали...
– Три, - буркнула, быстрым шагом направляясь к главному входу, у которого как назло курили Реутов с Жаровым. Заметив их насмешливые взгляды на себе, сгорбилась, натягивая капюшон толстовки на самые глаза, прибавила шаг. Проскочить бы быстрее... Мать устремилась следом. Отстала бы уже, а! Но нет, ей обязательно дёрнуть меня за плечо, поправить быстро намокающую под мерзким моросящим дождем чёлку. Отшатнулась от её назойливой руки, улавливая смешки Реутова с Жаровым на заднем фоне, и почувствовала укол совести, увидев, как тут же страдальчески поджались у мамы губы, и как мутно заблестел взгляд. Эта её способность расплакаться за секунду всегда невероятно бесила. Даже в пять я иногда чувствовала, что взрослая здесь я. Достаточно сказать, что, когда проходила адаптацию в саду, воспитательница утешала не меня...
– Всё в порядке, мам, - сама быстрым движением поправила чёлку. Отвернулась, еще ускоряя шаг. Мама семенила рядом, поглядывая на часы.
– Чёрт, опоздываем опять, сейчас от Николая Валерьяновича выслушивать...- запричитала родительница себе под нос, пока взлетали по щербатым ступенькам.
– Молодые люди, почему не на парах?
– это уже строгим менторским тоном бросила мать на бегу Жарову с другом.
– Вашу дочь вперёд, здравствуйте, Людмила Витальевна, - без намека на уважение в голосе отозвались парни и, кинув бычки будто специально мимо урны, пошли за нами. Я не уверена, что они смотрели прямо мне в спину, но всегда обладала чересчур развитым воображением, и потому лопатки свело под тяжестью фантомного внимания. На металлической рамке не выдержала и обернулась, пока пропуск загорался зеленым на турникете. Не показалось - пялились в упор. Реутов ещё и подмигнул, пихая язык за щеку. Мудак...Резко прокочила турникет, прикрывая глаза, пока мама возилась со своим пропуском, задерживая этих идиотов. Он у неё барахлит уже третью неделю, но она до сих пор не в состоянии его поменять. Видимо ей нравится каждый раз краснеть и зачем-то оправдываться перед охранником на турникете, которому на неё глубоко плевать. Радуясь внезапному одиночеству, я взлетела по лестнице на второй этаж, свернула направо и торополиво пошла по щербатому просторному коридору к нужной аудитории. Вокруг уже не было никого, лишь в нишах низких арочных окон торчали студенты парочками или по трое, всем своим видом показывая, что и не собираются на занятия. Я успела дойти до самого конца холла, когда сзади раздались быстрые тяжелые шаги. Обернулась. Жаров...Бл...
– Эй, Кобылкина, на хер пары! Может лучше в туалет? У меня как у мерина...- крикнул этот дебил на весь коридор. С подоконников раздались жидкие смешки. От души показала Жарову фак.
– Пошёл ты!
– и дернула дверь аудитории на себя, - И я Конева, лучше запомни. Старинная трехметровая двухстворчатая хрень не поддавалась. Дернула ещё раз. Дверь, наконец, скрипнула, открываясь.
– А в чате ты смелее была, - не унимался Жаров, подходящий всё ближе, - или ты только перед иностранцами такая развратница, а? Показала фак ещё раз и влетела внутрь. От души хлопнула дверью. Аудитория уже была полной, две группы расселись за обычными школьными партами.
– Лерка, чё шумишь?
– недовольно протянула Регина, бросая в меня раздраженный ленивый взгляд из-под наращенных ресниц.
– Ничего, - буркнула, оглядывая аудиторию в поисках свободного места. На галерке была пара пустых парт, но так и Жаров устроится там же, а в середине всё занято. Потому я вздохнула обреченно и устроилась рядом Колясиком, местным улетевшим заучкой, прямо напротив преподавательского стола. От Колясика как всегда несло козлом, и я незаметно поморщилась.
– Привет, Лер, - пронудил, наклоняясь ближе. Сморщила нос, стараясь не замечать перхоть на его плече.
– Привет, Коль, - и полезла в сумку за бумагой и ручкой. И замерла, поднимая взгляд на зашедшего в аудиторию незнакомого мужчину. И, судя по мгновенно воцарившейся мёртвой тишине, замерла не только я. Боже...Какой...Мужик...!!! К щекам прилила кровь, сердце странно застучало, и легкость пузыриками стала подниматься к груди от низа живота. Это...кто?
– Молодые люди, здравствуйте, - его голос, низкий и глубокий, достающий до самой души, купольным звоном разлетелся по аудитории, - Я ваш новый преподаватель философии, Эдуард Альбертович Савицкий. Кто не запомнит так, прошу записать.
– Ну что ж, господа, - нараспев проговорил Эдуард Альбертович, начиная медленно расхаживать по аудитории, с интересом, цепко и оценивающе разглядывая доставшихся ему студентов, - Я знаю, что философию вам уже преподавали, но совершенно не знаю как, поэтому мы с вами снова обратимся
к истокам. Итак…Он прошёл немного вглубь между рядами, заставляя всех с первых парт, обернуться, включая меня. Молча вырвал из рук опешившей Регины телефон и положил его на край стола, сопроводив это действо выразительным предупреждающим взглядом. В кабинете мгновенно повисла гробовая тишина, природу которой сразу объяснить мне было сложно. То, что делал этот новый преподаватель с точки зрения логики было возмутительно, но он делал это с такой подавляющей уверенностью, что сомневаться в его праве просто в голову не приходило. Весь курс онемел и притих, ожидая, что дальше.
А Регина, рядом с которой он стоял, и вовсе воззрилась на него как на бога. Будто вырвав трубку из рук, он её не пристыдил, а честь оказал. Он снисходительно улыбнулся ей в ответ и прошел обратно к доске.
– …Начинаем нашу первую лекцию под названием «что такое философия», - продолжил тем же глубоким, внятным голосом Савицкий, обернулся к залу, внезапно подмигнул, - Тема сама по себе достаточно смешная…
И все разом заулыбались, словно он был дирижером, подавшим оркестру знак.
– И по сути своей это будет лишь небольшое предуведомление к нашему курсу лекций и семинарским занятиям…
И все разом расслабились. Атмосфера в аудитории потеплела на пару градусов, на галерке послышался шепот. Эдуард Альбертович сощурился, разглядывая, кто это там рискнул подать голос, и снова воцарилась полная тишина.
– Почему эта тема смешная? – продолжил Савицкий своим вибрирующим, отдающим в грудине голосом, - Потому общего однозначного ответа на то, что такое философия – не существует.
Он широко мазнул взглядом по аудитории и…неожиданно поставил точку на мне. Какая-то секунда, но мы четко смотрели друг другу в глаза, и я заметила, что его удивительно синие…
Дыхание сперло, кровь прилила к щекам. Растерялась…
Он отвернулся и продолжил лекцию, а я уже не слышала ничего из-за шума, стоявшего в ушах. Нервно фыркнула, опуская глаза в раскрытую тетрадь, и начала бездумно выводить на полях какие-то закорючки. Лишь иногда вскользь поглядывала на нового преподавателя. Украдкой рассматривала его.
Возраст? Мне сложно понять. Может быть ровесник моей матери… Худощавый, но широкоплечий - рубашка так красиво обтягивала его торс. Высокий, излучающий что-то неуловимое мужское, с идеально симметричным, будто не природой созданным лицом, аккуратной щетиной-бородой, каштановыми волосами, доходящими почти до плеч, с вальяжной и в тоже время отточенной походкой, четкими, уверенными движениями, давящей аурой уверенности в себе, позволяющей ему легко удерживать внимание всего курса.
– …Есть у неё одна определяющая черта, - вещал Эдуард Альбертович, присев на край преподавательского стола, от чего серые брюки красиво обтянули его бедро, - Философия часто воспринимается как синоним человеческого разума. Когда-то её так и понимали. Если человек разумен, то он обязательно философствует…
С галерки послышались смешки, полетели оборванные шутки, многие примерили это на себя.
– …Почему так? – лишь на полтона поменял голос Савицкий, и все опять заворожённо замолчали, - Предположим, что разум появляется у человека тогда, когда он отделяется от природы…
Я слушала его также внимательно как все и невольно погружалась в тот мир, дверь в который он сегодня для нас лишь приоткрывал. В какой-то момент перестала прятать взгляд, подперла ладонью щеку и ловила каждое его движение, мимику, улыбку. Мне было действительно интересно.
И даже то, что жизнь моя – полное дерьмо, и особенно сейчас, как-то отошло на второй план.
Ровно до перерыва.
Потому что в перерыве мне захотелось пописать, и я, пребывающая после первой половины лекции в каком-то странном убаюканном состоянии и совсем забыв, что выходить одной в коридор и вообще куда-нибудь мне не стоит, пошла в туалет.
К сожалению, до женского дойти так и не удалось, потому как, стоило свернуть в конце коридора в темный предбанник к уборным, как кто- то схватил меня сзади, с размаху зажимая потной, пропитанной табаком ладонью рот, и рывком затащил в мужской.
Сердце испуганно трепыхнулось в груди, скатываясь к нитевидному пульсу. Окатило ватной волной. Я попыталась вырваться или хотя бы от души лягнуть Жарова ногой, но удар вышел смазанным и вызвал у Андрея лишь смех.
– Давай, Реут, дверь держи.
– Ок, - Стас облокотился спиной о дверное полотно и чуть склонил голову, с липким любопытством наблюдая за мной и Жаровым, который, поволок меня в дальнюю кабинку у окна, служащую уборщице чем-то вроде подсобки.
– Ну что, Лерка, поболтаем? Или сразу к делу, а?
– Отвали, придурок, что ты доебался до меня! – зарычала, когда он наконец убрал руку с моего лица и толкнул к крашенной грязной стене.
– А то ты не знаешь, что, - хмыкнул Андрей, наступая.
Попятилась от него, задела помойное ведро, с железным лязгом опрокинувшееся на кафель, чуть не потеряла равновесие и вжалась в стену. Лёгкие разъедала противная вонь общественного туалета - смесь сырости, хлорки и какой-то кислятины. А в мозг проникал страх, становящийся почти животным по мере приближения Андрея.
Страх, который ни за что нельзя этим придуркам показывать.
– Ну и что ты делать собрался? – попыталась изобразить снисходительную улыбку, но мышцы лица – будто после инсульта, не слушались, и вышел лишь жалкий оскал загнанного в угол зверька, - Изнасилуешь меня что ли? Ну давай, Жаров, это статья. Даже твой папочка не отмажет.
– И зачем же мне тебя насиловать, Конева, если ты сама у меня с радостью отсосешь?
– Андрей уперся ладонью в стену у меня над головой, наклонился и боднул лбом, заставив от него отшатнуться.