Не обращайте вниманья, маэстро

Он потрогал пальцем под глазом - там уже напухал и голубел приличный фингал. Пожалуй, Олежек перестарался, но что делать, подумал я, может быть, это единственный язык, который до них доходит?

– А если б у меня еще оружие оказалось?
– спросил Коля сам себя.
– Уй, что б тут было!

– Не смей!

– послышался рыдающий вопль дамы.
– Не смей перед ними еще унижаться! Иди сюда сейчас же!

– Отстань, - Коля от нее отмахнулся своей широкой ладонью.
– Ей-богу, Анна Рувимовна, вы это напрасно - вот насчет гражданства и что мы не русские. Ну, это уж слишком...

– Да они тебе повеситься предлагают!
– кричала дама.
– А сало - русское едят!..

Следом мы и впрямь услышали рыдания - во что-то мягкое. Похоже, она орошала слезами мой диванчик.

– Может быть, ей что-нибудь нужно успокоительное?
– спросила мама отчасти с жалостью, отчасти брезгливо.

Коля, не отвечая, закрыл дверь и направился к диванчику, от которого мама тотчас отошла. Он сел, а она стояла перед ним в двух шагах, стискивая на груди свой темно-малиновый халат.

– Что вы думаете, - спросил Коля, - мы вашему соседу зла желаем? Охота нам его посадить? Или выдворить в эмиграцию? Если б вы знали, как нам этого не хочется. Мы тоже немножко соображаем, кто чего значит для России.

– Почему же вы не оставите его в покое?
– спросила мама.
– Если уж мы говорим по-человечески...

– Да по-человечески-то мы ж понимаем, что лучше бы ему здесь печататься. И нам бы меньше было мороки. Но - нельзя! Идеология! Уж очень он далеко зашел. А в то же время - определенные круги на Западе его имя используют в неблаговидных целях...

– Ох, не надо про "определенные круги на Западе", - сказала мама.

– Не надо про "неблаговидные цели". Это уже не человеческий язык. Скажите, Константин Дмитриевич... Кажется, так вас величать, я слышала?

– Так, - сказал Коля.

– Вы не думаете, Константин Дмитриевич, что когда ваши дети вырастут, наверно, есть они у вас?
– они прочтут его книги и спросят вас: что было опасного, если просто сидел человек и поскрипывал себе перышком?..

Коля-Моцарт, усмехаясь куда-то в пол, помотал головой, вздохнул. Вздох, по крайней мере, был человеческий.

– Эх, Анна Рувимовна!.. Это они сейчас спрашивают. А когда вырастут спрашивать перестанут. Потому что поймут - идеология! Нельзя! Да, может, это самое опасное и есть - сидит человек и что-то скребет перышком. А мы не знаем - что.

Мама смотрела на его голову и, кажется, не находила, о чем еще спросить. Спросил папа, стоя перед окном и глядя сквозь занавесь вниз, на зеленеющие кроны:

– А что вы будете делать, когда деревья дорастут до крыши?

– Подпилим, - слегка удивясь, ответил Коля.
– Не мы, конечно. Специалистов позовем, по озеленению.

– И долго все это будет?

Коля посмотрел ему в спину стеклянными глазами.

– - Что - "все"?

Папа словно очнулся.

– Я хотел сказать - долго вы его собираетесь держать в осаде? Наверно, покуда он не уедет?

Коля-Моцарт, усмехаясь одной щекой, поднялся с диванчика и пошел к двери. Перед тем, как закрыть ее за собой, он все же ответил папе:

– Всю жизнь.

Москва, 1982.