Не от мира сего 2

— Ага, только сначала нужно заставить монстра не откусить нам головы, — проворчал леший.

— Выбора у нас все равно нет, — сказал ему лив. — Иначе они нас загрызут, не увидев в отражении всю непривлекательность этого зрелища.

Пермя их уже не слушал — он как-то пафосно разворачивал зеркало, приговаривая про себя:

— Конечно, лучше бы это ночью проделать. Ну, да посмотрим, может быть, так оно и будет.

Мишка, убедившись, что биарм его не видит, специально для лива покрутил пальцем у виска. Тот в ответ только вздохнул и развел в стороны перемотанные тканью руки.

— Отражения — это тоже жизнь. Усеченная, несвободная, зависимая, но тем не менее. Почему нечисть нельзя увидеть в зеркале? Потому что ее отражение находится в другой, потусторонней поверхности. Однако не все так безобидно. Отражением Одина, распятого на древе Иггдрасиль, сделался Иисус, приколоченный к Леванидову кресту, — говорил меж тем Пермя, освободив от покрывал тускло блеснувшее зеркало. — Сегодня нам доведется кое-что испытать.

— Надеюсь, не жуткую боль, — вставил Хийси, но, заметив, что Васильич обернулся к нему, поспешно добавил. — Имею в виду, душевную боль.

"Фенриры" действительно не пошли на очередной приступ до наступления темноты. О своем присутствии они напоминали только изредка долетающим до слуха людей рыком. А запертые в ловушке путники готовились к последнему бою. Пермя был так уверен в себе, точнее — в магической способности зеркала, что его уверенность передалась сначала Илейке, потом и лешему.

Они подкорректировали свой частокол, установив в нужном направлении свободный проход. Васильич хромал, лив был не в состоянии нормально за что-нибудь ухватиться. Зато Мишка старался работать за всех троих. Со второй половины дня начала накрапывать мелкая морось. Дров для поддержания огня по предварительным подсчетам на всю ночь могло не хватить, но об этом никто не задумывался.

Илейко думал о чем попало, только не о предстоящей схватке. Пермя, казалось, весь ушел в себя, временами что-то бормоча еле слышно и, словно в несогласии, мотая головой. Лишь только Мишка метался, как угорелый, подчас бросая тревожные взгляды в сторону притихшего леса. Он очень боялся грядущей ночи, стыдился этого своего страха и от этого нервничал.

Позади установленного вертикально зеркала Наследник, покопавшись в своем багаже, на гибкой ивовой ветви водрузил знамя. Вообще-то не очень, чтобы знамя, но флаг — это точно. Он представлял собой абсолютно черное полотнище, в центре которого был изображен белый человеческий череп и пониже его две перекрещенные в Андреевской свастике берцовые человеческие же кости.

— Голова Адама, — пояснил он. — Символизирует, что все мы смертны, но настроены решительно.

Ну что же, пусть будет флаг. Ни Илейко, ни Мишка не были против. Лив помнил легенду, что первый человек на Земле был размером немаленьким, высотой с метелиляйнена. Или вовсе — метелиляйненом. Когда умер — а после изгнания из Рая он стал смертным — дети и внуки похоронили его с венцом на голове, сделанном из трех деревьев: кипариса, певга (какого-то загадочного) и кедра. Душа-то Адамова попала в ад, если верить знающим людям богословского корпуса, а тело со временем истлело вместе с гробом. Но Бог простил своего первенца среди людей и прекратил все творимые с его душой пытки и мучения и забрал к себе. Там в Раю Адам куда-то затерялся, во всяком случае, никаких других сведений о дальнейшей судьбе его не поступало. Зато из посмертного венца выросло чудное дерево. Кто говорил одно, но с признаками прочих разных пород, кто считал — три.

Потом потопом это высочайшее из всех деревьев подмылось и погубилось. Но Соломон, мудрый, библейский, самый уважаемый из всех царей отыскал ствол этого триединого древа. Почему-то он был на короткой ноге с демонами, те к его двору и принесли это бревно, в корни которого оказался вплетен череп бедного Адама.

Ствол воткнули в землю, а вокруг попытались насыпать землю, камни, да все, что под руку попадалось. Во время дождей слуги Соломона прятались от потоков воды в глазницах черепа. Это не говорит о том, что эти пресловутые слуги были самые лилипутские лилипуты, просто череп был, как уже упоминалось, огромным. Получилась целая рукотворная гора, которую в первое время нужно было опекать (holhota — на ливвиковском\ финском языках, примечание автора), чтоб она не разрушилась. Время текло, Голгофа обросла культурными растениями, туда начали бегать придворные писатели в поисках вдохновения для восхваления своих царей, создавая Hol(y) Bible. Потрудились наславу (выделено мной, автором).

Но тут случился Пилат, повелевший выстругать из древнего ствола крест. Как раз для Иисуса Христа. Апостол Павел в одном из своих выступлений сказал по этому поводу: " Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых. Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут" (Первое Послание к Коринфянам Святого Апостола Павла, гл 15, ст 21, 22, примечание автора). Такое вот получилось действо: смертный крест Иисуса, Леванидов крест, опирался в мертвую главу первого человека на Земле.

Наступление сумерек совпало с окончанием всех подготовительных мероприятий. Пермя сел подле зеркала, Илейко с примотанным к одной руке тесаком, к другой — плотницким топором, хотел еще к ногам какие-нибудь шпоры приделать, но не нашел, из чего. Мишка из облюбованного им ствола молодой сосны сделал мощное копье, заострив его в углях костра. Все также сыпал мельчайшими каплями холодный дождь, на который, к слову, никто не обращал внимания.

Когда с островка донеслось тревожное ржание Заразы, все обороняющиеся поняли, что их лимит спокойствия исчерпан, звери пошли.

— Удачи тебе, Пермя! — сказал Илейко и, немного погодя, добавил. — Мишка! Если поймешь, что все совсем скверно — уходи. Да про лошадь мою не забудь.

— Ох и веселенькая ночка нас ожидает! — оскалился в нервной улыбке Хийси.

А Васильич ничего не ответил, он уже настраивался на другое восприятие мира, он уже был не в себе.

"Волки" завыли все разом, и их оказалось много, даже очень много. Людям неспроста не нравится волчье, либо собачье пение — оно воздействует на тонкие струны души, заставляя их трепетать в тревожном ритме паники. Но лешему к этим руладам было не привыкать, а лив и Пермя просто не обратили на него никакого внимания. Если бы этим ограничивался поединок, то "Фенриры" бы уже потерпели поражение: должного эффекта они не достигли, а глотку себе порвали, аж саднить начала.

Самый перевозбужденный "волк" с разбега сиганул через установленные колья, но не долетел, напоровшись плечом на острие, проткнулся насквозь и заклацал в недоумении зубами. Сей же момент подоспевший Мишка могучим рывком вогнал свое копье ему под язык и тотчас же выдернул обратно. Тварь незамедлительно испустила дух.

"Волки" немедленно зарычали, отблески их желтых глаз замелькали в разных направлениях, словно они пытались как-то перегруппироваться. Пермя раздул трут и запалил перед зеркалом две неведомо откуда взявшихся свечи. Точнее, они, конечно, были припасены запасливым биармом еще до начала своего похода, но, вероятно, с другой целью. Наследник устроился лицом перед зеркалом, свечи по сторонам, незащищенная спина выпрямилась и расслабилась. При этом Пермя принялся негромко петь, отчаянно гундося. Слова были непонятны, он использовал неккульский язык, да еще будто бы с зажатым носом. Эдак и великий рунопевец Вяйнемёйнен ничего бы не разобрал.

Когда другой "волк" перемахнул через частокол, используя своего павшего товарища на манер кочки в болоте, Илейко на некоторое время потерял из вида Наследника, открывающего еще один свой талант из всего многообразия, доставшегося ему от предков. Да и леший выпал из поля зрения, впрочем, как и весь прочий мир. Остались только они вдвоем: "Фенрир", всего на голову в холке ниже человека и сам человек.

Тварь потеряла свое преимущество в инерции, позволявшей сбить лива с ног, но все остальные качества, как то: острые клыки, длиной почти с указательный палец взрослого мужчины, мощные челюсти, способные перекусить шеи двум гусям одновременно, не ведающие усталости мышцы, созданные для того, чтобы бежать, терзать, а потом снова бежать, чтобы опять терзать — остались при ней.