Не от мира сего

— Заходи, заходи, гость дорогой, — раздался женский голос, причем не из жилья, а откуда-то сбоку.

Илейко обернулся и увидел у колодезного сруба высокую женщину с внимательными глазами. Он мог поклясться, что еще несколько мгновений назад ее там не было.

— Здравствуйте, — сказал лив, одернув руку от дверной рукояти, словно ожегшись.

— Здравствуй, Сампса, — ответила женщина и, на миг сощурившись, добавила. — Нет, не он. Иначе, куда бы волосы твои делись? Тогда кто же ты, незнакомец?

Илейко хотел, было, представиться, даже открыл по такому случаю рот, но хозяйка его опередила.

— Не может быть! Смотрите, кто пришел! Как интересно!

Лив, полагая, что его опять с кем-то спутают, вновь попытался назваться, но опять-таки не успел.

— Илейко, по прозванию Чома, по прозванию Нурманин! Добро пожаловать в наши края!

На сей раз все слова у него куда-то подевались. Он всегда подозревал, что известен, но чтобы так! В Вайкойле его могли знать, в Виелярви, да и все, пожалуй. Его общение ограничивалось кругом лиц, которых можно было по пальцам пересчитать.

Все его мысли, очевидно, нашли отражение на лице, потому что женщина рассмеялась приятным звонким смехом.

— Да, да, — сквозь смех произнесла она. — Вижу, что не ошиблась. Не пугайся — мы тут о многих людях наслышаны. Тем более, о столь высоких, как Сампса и ты. Таких ладных красавцев еще поискать нужно. А я — Пленка, супруга Святогора.

— Ленка? — удивился лив, не расслышав, еще более теряясь.

Женщина прекратила улыбаться, даже как-то опечалилась, еле заметно покивала головой и повторила:

— Да, Ленка. Лена, Лена — два колена.

Что напомнило ей это имя — непонятно, но что-то существенное, что-то важное. Она была высокой и очень статной, красота ее с годами никуда не делась, разве что приняла более законченную форму, которая сохранится теперь навсегда, до самой ее кончины.

— А помоги-ка мне, богатырь, — проговорила Пленка. — Обронила я где-то здесь бусину свою рубиновую. Может быть, тебе легче будет разыскать ее со свежим-то взглядом?

Илейко, конечно, нашел. Да и не мудрено — лежала-то она почти на самом виду, как хозяйка не увидела? Протянул бусину, да женщина, отступив, проговорила:

— Ты на свет ее посмотри: если чиста, как кровь — то моя, если же нет, пузырьки в ней или еще что — тогда чужая.

Лив пожал плечами, поднял рубин двумя пальцами над головой и посмотрел сквозь него на солнце. Ему в глаза ударил красный рассеянный свет, однако он без всякого для себя напряжения внимательно осмотрел камушек — чистый, багровый, как и положено.

— Твоя это бусинка, Ленка! — сказал он, вновь протягивая хозяйке утраченную, было, драгоценность.

— Вот спасибо, тебе, — казалось, с долей облегчения ответила женщина. — А теперь на небо посмотреть сможешь?

Илейко не мог понять, в чем тут подвох, но на небо взглянул.

И сразу же отвел глаза, прикрыв их ладонью руки: прозрачная синева над головой ослепляла, по сути, лучше самого солнца.

— Ну, что же, человек, милости прошу в дом, — сказала Пленка и двинулась к крыльцу. — Подождем хозяина за столом, он скоро должен прийти.

— Погоди, хозяйка, — ответил Илейко, словно внезапно о чем-то вспомнив. — Я только Заразу привяжу.

— Это как? — озадачилась Пленка. — В туалет, что ли, надо?

Лив опять замешался: что-то загадками привыкла Ленка разговаривать. Все странно, но, вроде бы неопасно. Он пересек двор, выманил к себе лошадь, которая по своей, сделавшейся привычной вольности, уже болталась в стороне от условленной ольхи.

— А! — засмеялась за спиной женщина.

Однако Зараза веселья не разделяла и повела себя на редкость странно. Чем ближе они подходили к Пленке, тем беспокойнее она делалась: широко надувала ноздри, пряла ушами и трясла своей гривой. Наконец, она остановилась, как вкопанная, и заржала, в смысле — закричала по-своему, по-лошадиному.

"Что такое?" — подумал Илейко. — "Все страньше и страньше (слова Алисы Льюиса Кэрролла, примечание автора)". Он попробовал оглядеться боковым зрением, чтобы ничто не могло ему отвести глаза. Да нет, все осталось по-прежнему: и двор, и колодец, и лес вокруг, и хозяйка, сложившая руки на высокой груди. Вот только с ногами — что-то странное: их, будто бы всего одна, да, к тому же весьма напоминающая толстый змеиный хвост. Действительно, до пояса женщина выглядела вполне нормальной, а вот ниже — чертовщина какая-то. Не может этого быть: у них со Святогором есть дети, причем много детей, во всяком случае, больше двух. А в такой пропорции организма они вряд ли возможны, разве что взятые откуда-то из "детского дома" на усыновление и удочерение. Нет, тут какая-то неувязка.

Впрочем, кто ему сказал про детей? Кто знает, может и самого Святогора давным-давно гады в дупле дерева сожрали (по сказке Салтыкова-Щедрина, примечание автора)?

— Ну вот, приехали, — печально произнесла хозяйка, увидев замешательство лива. — Разве ты не заметил, что у нас во дворе ни одной животины нету? Только кошки живут, да еще корова. Ее-то я сама воспитала, с телячьего возраста. А вот кошки, хоть и шипят поначалу, но не убегают. Они не только все видят, но еще и чувствуют тоньше, нежели кто-либо. Да ты не бойся, я не кусаюсь. Привяжи лошадь свою к колодцу, да пошли в дом. Там и поговорим.

Все внутреннее убранство избы было под стать внешнему: такое же большое и громоздкое. Но все по-человечески оправдано уютом и хозяйской необходимостью. Никаких специфических великанских штучек, если бы таковые существовали. На столе дымилось паром блюдо с целой горой зажаренной до хрустящей корочки рыбы. Живот Илейки недовольно заурчал, но он сделал вид, что это не у него, а там, на улице, у кобылы. С чего начинать разговор он не знал: как-то не был готов к встрече с женщиной. К тому же столь загадочной и непонятной.

— То, что твоя лошадь проявила беспокойство, поверь мне, уже ничего означает, — сказала Пленка. — Кем я была в иные времена, уже забылось даже мной. Теперь я другая. От прошлой моей змеиной сущности не осталось ничего, только след былой личины. Теперь же я — личность. Прошлое, конечно, никуда не отпускает, морочит голову таким вот ясновидцам, как ты, да еще всякой твари бессловесной. С этим надо мириться и жить дальше. Что было — уже не изменишь. Влиять можно только на будущее.