Не плачьте о нас...
Шрифт:
Спартак замолчал. Серые глаза его сузились. А на скулах вспухли желваки.
— Слушай, Юра, — сказал он. — Ты скажи Нине Елистратовне: мол, Спартак Никитин хочет с ней кое о чем посоветоваться.
— Когда ты зайдешь? — спросил Юра.
— Сегодня вечером, можно?
— Хорошо. Я передам.
Встречи
У Нины Елистратовны сидела ее давнишняя подруга — Анна Ивановна Переверзева. Врач родильного дома, она
Едва гитлеровцы заняли Пятигорск, в госпитале появились трое пехотных офицеров. Они сунулись было в палаты, но их остановила табличка на одной из дверей: «Flecktyphus» (сыпной тиф). Офицеры сели в машину и укатили.
— Ох, Нина, не знаю, что и делать, — говорила Анна Ивановна. — Держать раненых дальше опасно. Каждую минуту может нагрянуть гестапо. Где мне их спрятать?
— Хорошо бы переправить через линию фронта.
— А одежда? А документы?
— Одежду найдем. И насчет документов тоже надо прикинуть. Да, Аня, не думали мы с тобой, не гадали, что дождемся такой беды. Надо что-то делать.
— Надо, — согласилась Анна Ивановна.
— Для начала хочу встретиться с Никитиной. Ты ее знаешь?
— Жену Никитина, председателя краевой партизанской комиссии?
— Да. Думаю, у нее должны быть какие-то связи…
В коридоре послышались быстрые шаги. Нина Елистратовна умолкла. Дверь распахнулась, и вошел Юра.
— Здравствуйте, Анна Ивановна!
— Здравствуй, Юрик. Вон ты какой вымахал. А я помню, когда тебе от роду было…
— Лет пять?
— Нет. Когда тебе было всего две минуты… Ну, Ниночка, я пошла.
— Я провожу тебя…
Когда Нина Елистратовна вернулась, Юра ходил по комнате из угла в угол. Вид у него был озабоченный.
— Ты мне хочешь что-то сказать? — спросила Нина Елистратовна.
— Понимаешь, ма… Ну, одним словом, мы с ребятами хотели бы собраться. Завтра у Левы Акимова день рождения. Можно у нас?
Нина Елистратовна подошла к сыну.
— У Левы ведь день рождения в январе, а сейчас август. Зачем ты так? Если вам надо встретиться, я не возражаю. Когда они придут?
— В пять. А сегодня к тебе собирался Спартак Никитин.
— Никитин?! — удивленно переспросила Нина Елистратовна.
— А почему это так тебя взволновало?
— Знаешь, удивительное совпадение. Мы с Анной Ивановной буквально минуту назад говорили о его матери, Екатерине Александровне.
Спартак пришел около шести. Поздоровавшись, он сказал:
— Нина Елистратовна, мне нужно поговорить с вами наедине. Юра, ты извини…
— Ладно. Я пока схожу за Игорьком. Он у Вити Громыко.
Юра вышел, осторожно притворив за собою дверь.
В глубине души он был обижен: выставили его довольно бесцеремонно.
«Ну и пусть, — думал он. — У вас свои секреты, у нас свои».
Витя Громыко жил по соседству. Еще в раннем детстве у него стало плохо с ногами. И он ходил на костылях. Говорили, что его болезнь неизлечима. Но Витя не унывал, и товарищи любили его за ровный и веселый нрав. Приходу Юры он обрадовался:
— Ну, что нового в городе? В центре был? С ребятами виделся?
Юра рассказал все по порядку. Не утаил он и разговора на чердаке, правда, об этом пришлось рассказать на ухо, потому что рядом вертелся восьмилетний Игорек.
— Обидно, — сказал Витя, взглянув на свои костыли.
—
Да брось ты, и тебе дело найдем. У тебя, например, хороший почерк…— Все равно обидно. Слушай, а что это за пальба была, когда немцы вошли? Говорят, наши танки стреляли?
— Не танки, а бронированный трактор с пулеметами. Его подбили и сожгли вместе с экипажем 1. Больше я ничего не слыхал.
Когда Юра с Игорьком вернулись домой, Спартака там уже не было.
В Пятигорском гестапо
Гауптштурмфюрер СС Генрих Винц считал, что родился под счастливой звездой. Во-первых, природа создала его чистокровным арийцем — рослым, белокурым и голубоглазым. Во-вторых, она наградила его отменным здоровьем — за свои тридцать восемь лет он ни разу серьезно не болел. И, наконец, господь бог дал Генриху Винцу качества, которыми должен обладать представитель «высшей» расы: хладнокровие и трезвую расчетливость. И еще — тонкое чутье. Генрих Винц какое-то время приглядывался к нацистам: и, приглядевшись, раз навсегда решил, что они единственная реальная сила, на которую стоит делать ставку. Он поставил и не проиграл. То же чутье подсказало Винцу, что место его в разведке. Он закончил специальную школу (русский отдел) и был направлен на дипломатическую работу в Москву. Здесь Генрих Винц продолжал упорно штудировать русский. Язык этот не из легких — как говорит пословица, сам черт ногу сломит, — но Винц одолел его. Чутье не подвело и тут. Словно кто-то во сне подсказал ему, что скоро придет время, когда знатокам России цены не будет…
Гауптштурмфюрер взглянул на часы: без двух минут девять. В приемной уже слышалось осторожное покашливание. Винц подошел к двери:
— Прошу, господа.
В кабинет вошли офицеры: штурмбанмфюрер Пфайфер, унтерштурмфюрер Фишер и следователь СД [4] Бибуш. Все расселись за столом, покрытым зеленым сукном, и зашуршали бумагами.
— Попрошу доложить об обстановке, — заговорил Винц. — Начнем с вас, Фишер.
Фишер встал.
— Никаких контрдействий в городе за текущие сутки не зарегистрировано. Полиция расклеила необходимые приказы. На днях начнет работу биржа труда. Из местных людей, пострадавших от Советов, создается городская полиция.
4
Schuizdienst — служба безопасности.
— Кого вы поставите во главе нее? — спросил Винц.
— Вопрос пока остается открытым. На этот счет имеются соображения у господина штурмбаннфюрера. — Фишер кивнул в сторону Пфайфера. — Можно продолжать?
— Продолжайте.
— Военная комендатура приступила к работе. Вывешен приказ о сдаче оружия, трофеев, установлен комендантский час. Идет выявление коммунистов, советских работников и их семей. У меня все.
Фишер сел.
— Что у вас, Бибуш?
— Захвачено четверо русских, но они знают не больше нашего. Думаю, возиться с ними не имеет смысла.
— Ну что же, начало положено… Я хотел еще спросить о здании, в котором мы расположились.
— Это бывший центр коммунистической пропаганды, господин гауптштурмфюрер! — Фишер вскочил и щелкнул каблуками. — Русские его называли дом политического просвещения.
Винц поперхнулся табачным дымом и рассмеялся:
— Барабаны судьбы! А что, помещение удобное?