Не погаснет души огонь!. Рассказы, пьеса, стихотворения

Попутчики закивали головой в знак согласия. А чего горевать? С начальником едут. Он старший, он умный. Он знает, что и как! Не впервой, да и к людям едут, не к медведям. Примут, не оставят ночевать в лесу. В машине стало жарко. Двигатель уазика рычал и визжал, но машина упрямо карабкалась по лесной дороге. Машина, конечно, корявая, но проходимости необыкновенной. В России этого достаточно, не до буржуйских тонкостей, компьютеров разных, – тепличных условий практически. В «уазике» щели с ладонь, зато вентиляции не надо. Лишь бы везла машина. По такой дороге это проблематично, но потому Пётр Петрович и брал с собою на охоту водителем Саньку. У того был настоящий водительский талант. Бывало и более опытный шофер, который тридцать лет баранку крутит, а случись пурга или ливень осенний, буксует. Санька же будто срастается с машиной, будто он и есть четыре колеса и двигатель. Что-то нашепчет, вцепится в баранку и, кряхтя вместе с машиной, вылезает из любого болота. Такие парни большая редкость. По крайней мере, Пётр Петрович за свою жизнь более талантливого шофёра не встречал. Хотя Санька оболтус и бабник, но это кому как на роду написано.

Снег валил всё гуще и гуще. Пётр Петрович Самсонов тревожно всматривался в тонкий желоб дороги. Колея терялась в снегу, и машине всё сложнее было разгребать его колесами. Электронные часы пикнули одиннадцать часов. Наконец, впереди посветлел горизонт и «уазик», фыркая, выскочил на опушку. От неё до деревни староверов почти пять километров. Санька бросил машину влево, затем резко вывернул руль вправо и только этим маневром спас «уазик» от попадания в сугроб, из которого не вылезти до вечера. Снег немного утих. Пётр Петрович Самсонов потрогал возле сидения сапёрную лопатку и почти приготовился к выходу. «Уазик» двигался, как черепаха. Два моста тащили машину, утопавшую в снегу почти по верхнее крыло, по белой целине. Санька даже вспотел от напряжения. Он вытирал пот со лба, упрямо ворочая баранкой. Удивительно, но «уазик» тащился вперёд, метр за метром раздирая снежные сугробы и оставляя после себя глубокую колею.

– Молодец, – похвалил водителя Пётр Петрович Самсонов. – Ты, Санька, если что, не горюй. Тормози, – откопаем или бросим.

– Нет, Пётр Петрович, пробьёмся. Снег не такой глубокий, как я думал. По такому снегу пройдём. До пурги мороз землю взял. Кочки нас и вытянут. С кочки на кочку попрыгаем и перескочим опушку, а в тайге снега ещё немного. Иначе не прошли бы сразу. Ещё утром, за посёлком, в балке встали бы!

Санька не обманул. Несколько раз Пётр Петрович брался рукой за сапёрную лопату, думая, что машина встала, но удивительным образом Санька выкручивал баранку, и «уазик» выбирался из очередной снежной ямы. Наконец, к двум часам пополудни в окне машины мелькнули первые дома деревни староверов.

– Уф-ф! – вырвалось у Саньки. – Кажись, приехали.

В салоне загалдели, наперебой расхваливая водителя.

– Молодец, Саня! Настоящий водила! Мы думали: хана, раскапывать придётся!

Санька скромно улыбнулся и промолчал, но Пётр Петрович оценил его скромность. Он дружески хлопнул его по коленке и тихо сказал:

– Восхищаюсь тобой, Санька! Молодец. Настоящий ас. С большой буквы!

К дому Титыча подкатили с ветерком. Деревня староверов стояла на самом яру, и снег не сильно задерживался на верхотуре. Пётр Петрович любил подъезжать к ней со стороны тайги. Рябиновка выделялась из всех деревень, виданных начальником автопредприятия (поездил он по области достаточно). Каждый дом у староверов был выкрашен в свой цвет. Раскрашенные цветами и голубями ворота и калитки, резные наличники и узорчатые ставни окон, делали облик каждого дома неповторимым. Не зря назвали деревню Рябиновкой. По осени окрашивалась она в ярко-огненные цвета. Яркие плоды и листья рябины разукрашивали улицы в цвета осени. Деревушка будто утопала в разноцветье. Красивое место для жизни выбрали люди.

Ветер гнал поземку вниз, в овраг и от того улица была почти без снега. «Уазик», весело урча, катил вдоль крепких домой староверов, словно радуясь, что проскочили они такую снежную кутерьму.

Титыч ждал. Он стоял возле дубовых двустворчатых ворот в теплом зипуне из овчины и, приложив меховую рукавицу к глазам, всматривался сквозь пургу. Когда машина подъехала почти к самым воротам, Титыч встрепенулся. Он до конца не верил, что «уазик» пробьется сквозь снег до деревни, а увидев знакомые номера, быстро откинул деревянный брус и открыл дубовые створы ворот. Автомобиль, не снижая скорости, лихо влетел во двор дома и с шиком остановился возле самого крыльца, надрывно скрипя тормозами. От резкого торможения пассажиров кинуло вперед, и Пётр Петрович незлобно выругал Саньку.

– Ну, охламон ты, Санька, ну, чистой воды охламон. Дрова, небось, аккуратнее везешь, чем своего начальника!

Пётр Петрович вылез из машины и обнялся с Титычем как со старым приятелем, троекратно расцеловавшись в губы.

– С приездом, Петрович, – поздоровался Титыч и крикнул остальным: Давайте в дом, а я вас заждался. Какая, думаю, охота? Пурга на дворе. Все заметёт к ночи. Ни туда, ни сюда. Думал, не пробьетесь по снегу-то!

Санька начал весело рассказывать, как они продирались сквозь пургу, утопая в снегу по крышу, и одновременно открывал багажник. Он свое дело знал четко. Школа. Машину разгрузили в один миг. Охотничье снаряжение оставили в сенях, в кладовке, а сами прошли в дом. Титыч при его огромном росте бегал и суетился как мальчишка. Он радостно похлопывал руками от удовольствия. Восхищенно поглядывая на Саньку, он, однако не преминул ему заметить:

– По девчонкам моим глазами не стрелять. Они не вашего бесовского воспитания. Они верующие, а ты, шалопай, всё глазами стреляешь. Смущаешь моих девчонок. Морда твоя охальничья.

– Да я что? – смеясь, ответил Санька. – Это у меня глаза сами моргают. Как увижу женский облик, так они и моргают.

– Я те моргну, – Титыч хлопнул Саньку по затылку.

– Убедил! – ответил на подзатыльник Санька. Он посмотрел на огромные кулаки Титыча и вздохнул: Чего не сделаешь под давлением грубой физической силы.

Гости и хозяева дружно рассмеялись. За обеденный стол сели только в три часа дня. В просторной комнате стол занимал большую часть площади. Семья у Титыча большая, соответственно и обеденный стол нужных размеров. Сидеть за столом было одно удовольствие, светло и сухо. Впереди красовались два больших окна, выходящих в чистое поле за околицу. Хозяин, как и положено, сел во главу стола. Справа Титыч посадил дорогого гостя Петра Петровича Самсонова, а по левую руку – старшего сына Прокопия. Остальным членам семьи за столом места не нашлось. Рано ещё. Дочери вместе с матерью, приятной седеющей женщиной накрыли стол и исчезли в боковых дверях дома. Прежде, чем сесть за стол, Титыч перекрестился. Гостей неволить не стал. У каждого своя вера. Уважая законы староверов, Петр Петрович не стал открывать «беленькую». Он подумал, что выпить в самый раз после удачной охоты, а сейчас – только попусту переводить водку. Ни уму, ни сердцу, ни желудку от такой выпивки пользы нет. В большие деревянные миски жена Титыча наложила гостям вареную картошку с мясом. Из подполья достала хрустящую солёную вилковую капусту (какую любил Пётр Петрович Самсонов), солёные грибочки, солёный арбуз, нарезала толстые куски ароматного пшеничного хлеба собственной выпечки. Гости взяли в руки ложки и принялись есть. Уговаривать никого не пришлось. С дороги проголодались до урчания в желудке. Утолив первый голод, Пётр Петрович Самсонов на правах старшего из гостей принялся расспрашивать хозяина о житье-бытье, а, главное, о берлоге. Беседа продолжалась недолго. Неожиданно для многих за окном заиграла веселая гармонь. Разухабистая мелодия ворвалась в пятистенок, несмотря на толстые сосновые бревна и двойного остекления рамы. Пётр Петрович недоуменно взглянул на

хозяина дома. Тот усмехнулся и сказал:

– Не обращайте внимания. На Нижней Пустомойке поминки.

– Как поминки? – ещё более удивившись, переспросил Пётр Петрович.

– Да так – поминки. В деревне живут одни нехристи. Ни в Бога, ни в чёрта не верят. Водку пьют, как оглашенные. Водка кончается – брага подходит. Бражку выпьют, принимаются за денатурат и так до смерти. Вся деревня спилась. Колхоз разорился, техника развалилась и сгнила. Трактора, что остались, продали на металлолом и пропили всей деревней. Не пашут, не сеют. Только пьют. На полях тайга свои права отбирает. Берёзки в кулак толщиной выросли. Сосенки, кедрач. Не знаю радоваться или горевать. Вроде тайга восстанавливается, а с другой стороны, для чего же мы горбатились, выкорчевывая тайгу? Не пойму, что будет дальше. Одно слово – безбожники.

Пётр Петрович хмыкнул.

– Такая же петрушка и в посёлке. Пьют многие. С главой администрации района не знаем, чем каждодневную пьянку остановить. Будто корень вырвали у мужика. Болтается на ветру – ни прислонить, ни привязать. Ничего не понимает мужик!

– Веры нет. От того и пьют. Без Бога в душе на земле места нет. Вот они изо всех сил земных и стремятся на тот свет. В геенну огненную. Землю родимую не любят. Детей не рожают. Детей не воспитывают, старых не берегут. Откуда что возьмется, коли так жить?! Вот и пьют!

После слов хозяина в комнате наступила тишина.

Пётр Петрович одёрнул оконную занавеску. Сквозь чистое прозрачное двойное стекло он увидел снежную целину, а чуть вдали, внизу за оврагом, небольшие покосившиеся деревенские домишки. Как по заказу перестал идти снег. Утихла пурга, небо посветлело и выглянуло тусклое зимнее солнышко. В его лучах соседняя деревня выглядела удручающе. Деревня староверов стояла на высоте, красуясь крепкими домами и высокими заборами. А колхозные дома стояли в низине. Разделенные глубоким оврагом они составляли два мира. Сверху строения колхоза были как на ладошке. Вот самое большое строение. Наверное, бывшее правление. Напротив него такого же типа дом с высоким козырьком. Клуб. Деревянные постройки износились и постарели. С северной стороны стены подпирались жердями. Покрытые досками крыши давно прохудились и требовали срочного ремонта. Дома жителей деревни выглядели под стать правлению и клубу. Почерневшие от ветра и дождя, давно не крашенные, маленькие, неказистые, с дырявыми крышами и изломанными заборами палисадников. От дома к дому вела лишь узенькая тропка. Дороги не было вовсе. За разухабистым пиликанием гармошки Пётр Петрович вдруг услышал заливистый женский смех. Приглядевшись, он увидел группу женщин, весело шагающую по направлению к окраине деревни. Одетые в овечьи полушубки, с шалями на голове, они шли, весело переговариваясь между собой. Таёжная тишина несла звонкие женские голоса вдоль деревни, по сугробам и оголённым веткам немногочисленных деревьев, и на фоне разрухи это казалось неуместным. Весёлый женский смех. С чего веселье? Каждая женщина тянула за собой на веревке оцинкованное корыто для стирки белья. Корыта сталкивались между собой, издавая при этом странные металлические звуки.