Не приходя в сознание

Порывы ветра за тонкими стенами вполне заменяли оркестр, и буран был словно еще одним собеседником за каждым столом. Да, сейчас он хозяин на острове, но в протяжном вое слышались боль и обреченность, он будто знал, что его сила не беспредельна, что потом опять будут солнце, синее небо и тишина.

В углу, под обмороженным фикусом, пели про камешки, которые кто-то не переставая бросал с крутого берега прямо в пролив имени Жана-Франсуа Лаперуза, рядом без выражения, будто казнясь, пели про путь, оказавшийся слишком далеким и долгим, причем подвернуть назад не было никакой возможности. Но самой шумной была компания, которая без зазрения совести превозносила чью-то девушку, сравнивая ее со всей флорой и фауной родной земли: губы — с лепестками роз, голос — с соловьиным пением, фигуру — со стволом тополя...

— Садися, парень, чего стоять-то, — вдруг услышал Левашов.

Он обернулся. Рядом, за столиком, расположились трое ребят.

— Садись, садись, — повторил басом самый крупный из них, с тяжелым и добрым лицом. — Лучше места все равно не найдешь.

Левашов сел, ему тут же придвинули тарелку с заливными гребешками, налили в высокий фужер «Горного воздуха», заверили, что к гребешкам никто не притрагивался.

— Ты давай уминай... А то еще неизвестно, успеет ли к тебе официант добраться до отхода поезда, — проговорил второй парень, с длинными вьющимися волосами.

— На острове давно? — спросил третий — маленький, розовощекий и какой-то слишком уж красивый.

— Три года, — сказал Левашов.

— Как раз срок, — сказал большой парень. — Уезжать не думаешь?

— Что вы, ребята! Только осмотрелся!

— И правильно, — солидно и серьезно одобрил парень. — Да, чтоб не забыть... Меня Иваном зовут. А этого кудлатого — Афонька. Ну и Федор — самый красивый и самый...

— На первый раз хватит и того, что я самый красивый. А Иван у нас самый толстый.

— А Афоня? — улыбнулся Левашов.

— А он самый умный, — захохотал Афоня.

Знакомство получалось легким, без молчаливого ковыряния в тарелках и спасительных старых анекдотов. Сам Левашов был не из разговорчивых, но иногда он словно забывал о своем характере и без усилий становился болтливым, агрессивно-деловым или невозмутимым до апатичности.

— Далеко едешь? — спросил Иван уважительно.

— До конца, ребята, до Тымовского.

— Не лесоруб случайно?

— Нет.

— А то давай с нами... Среди лесорубов мы большие люди. Правофланговые производства, можно сказать. Иван, можно сказать, что мы правофланговые производства? — повернулся Афоня к другу.

— Лучше не надо, — скупо улыбнулся Иван. — Ответственность больно велика.

Левашов, не поднимая головы, осторожно, но внимательно осмотрел руки ребят. И успокоился. Тяжелые пальцы, сломанные ногти, красная кожа — все говорило о том, что ребята не врут. А впрочем, чего не бывает, подумал Левашов. И коль уж такая у меня работа, что подозрительность оборачивается добросовестностью... Мысленно извинившись перед ребятами, он задал первый прощупывающий вопрос:

— А в Южном что вы делали?

— Проветривались, — усмехнулся Федор.

— Легкая перемена обстановки, — сказал Афоня. — Встряска, так сказать. Иван, можно так сказать?

— Заткнись.

— Во-во! А знаешь, почему он мне рот затыкает? Бригадиром был до недавнего времени. И вылетел. С треском. Будто это не Иван из бригадиров вылетел, а ель в тайге рухнула. А знаешь, за что? Несчастный случай у него на участке. Не уберег рабочего. Зацепило веткой, а там ветка потолще этой колонны.

— Но рабочий-то жив? — спросил Левашов, отметив про себя, что ребята ушли от ответа.

— Мозги ему отдавило, — сказал Иван. — Ты думаешь, кого — Афоньку и хлестнуло по мозгам.

— А в Южном давно? — чуть иначе повторил вопрос Левашов.

— Какой давно — три дня, — ответил Федор и стал смотреть в зал. — А что, Афоня, женился бы вон на той?

— Один раз уже женился, пока хватит.

— А ты на острове почему оказался? — вдруг спросил Иван Левашова.

— Да как тебе сказать... Не знаю. Засосало, замутило, в месяц рассчитался и вылетел. Не знаю зачем... — Левашов поймал себя на том, что невольно, сам того не желая, заговорил искренне, словно впервые задумался: зачем же он все-таки приехал на остров? — Понимаешь, Ваня, было такое состояние, — он постеснялся сказать слово «чувство», — что... надо, понимаешь? Подальше. И мотнул. А как оно, думаю, люди живут по ту сторону земного шара, на берегу океана, за восемь часовых поясов? И мотанул.

— Во! — восторженно крякнул Иван. — И у нас так же. Было дело — уехали на полгода в отпуск, а сами себе думаем — не вернемся. К черту. Плевать. Поживем и в других краях, лесов, слава богу, у нас хватает, валить не перевалить. Уехали. Месяц в Крыму загорали, две недели по Карпатам гуляли, потом к Афонькиной родне на Кольский махнули, потом в Молдавию, а под конец даже в Бухаре оказались. Вот в Бухаре и задумались: чего делать? Еще полтора месяца отпуска, а мы уже друг на друга смотрим да одно и то же в глазах читаем — вертаться надо. И вернулись. Не-е, — Иван покрутил большой лобастой головой, — засасывает остров, так просто не отпускает. Как-то спрашивает у меня корреспондент из нашей районной газеты: а что, мол, наверно, полюбил ты этот край всей душой? Так я ему чуть по шее не дал. Будто он лапами залез куда я и сам ступить боюсь.

— Отстояли мы корреспондента, — усмехнулся Федор. — Больше о нашей бригаде ничего не пишет.

— Напишет, — протянул Иван. — Никуда не денется. Мораль у нас на уровне, производительность тоже, технику используем. Напишет.

— А вот ты, — вдруг повернулся Афоня к Левашову. — Можешь сосну против ветра положить? А? Вот сосна, к примеру, а вот в двадцати метрах колышек торчит... Повалишь сосну против ветра так, чтобы она своей верхушкой колышек в землю вогнала?

— Нет, — сказал Левашов. — И ты тоже не сможешь.

— Это почему же?

— Нет сосен на острове. И волков нет.

— Ни одного? — невольно воскликнул Афоня.

— Один есть... В музее.

— А как же он... один-то?

— Через пролив зимой перебежал. По льду.

— Как тот бродяга с Сахалина? Звериной тайною тропой?

— Точно.

— Эх, Афоня, Афоня, — вздохнул Иван, — учат тебя люди, учат, и все без толку...

Разговаривая, Левашов осматривал зал. Бородач перед графинчиком с водкой. Не пьет... Словно ждет кого-то... Под столом саквояж. И сидит он так, чтобы коленкой касаться этого саквояжа. Вот и Пермяков здесь... Болтает с кем-то, по-школьному сложив на столе маленькие руки. Девушка в тренировочном костюме. Не то странно, что она в такой одежде пришла в ресторан, а то странно, что она вообще пришла сюда. Рядом с ней, на подоконнике, сумка... Интересно, поместятся в нее пятьдесят тысяч рублей? А вот детина сидит спиной ко всему залу. Странно? Да. Ресторан — это не только место поглощения пищи, это и зрелище. В ресторане всегда садятся так, чтобы видеть большую часть зала. А почему молчат те трое? Незнакомы? Но здесь почти все незнакомы. Трезвые? Нет, не сказал бы. И вещей рядом нет. Не пришли ли они проводить своего? Это было бы ошибкой. Нет, судя по почерку, «работали» далеко не новички.

Вокзал опустел уже через несколько минут после объявления посадки. Не дожидаясь, пока выйдут на перрон последние пассажиры, однорукий киоскер в железнодорожном кителе начал неторопливо собирать с прилавка справочники, путеводители, сборники трудовых законодательств, брошюрки с описанием льгот для работников Севера. Низкорослая кореянка притащила откуда-то мешок опилок, высыпала их посреди зала и стала разбрасывать по полу. Буфетчица за пустыми витринами привычно защелкивала замки на ящиках. Милиционер в полушубке прошел по залу, осмотрел скамейки, не заснул ли кто, и вышел на перрон.