Не просто рассказы

Но итальянская женщина выбрала лучшее.

Рим, Veneto, майский вечер.

Я вдохнул кофейный аромат…

В этот момент ОНА шла мимо.

Неумолимая строгость её фигуры, подчёркнутая струящимися, как небесная бирюза на восходе солнца, складками одежды, остановила мою руку с чашкой на пути ко рту.

А походка!

Скользящие, плавные движения, похожие на невесомые взмахи крыльев мотылька. И каждое завершено отчётливым, будто выстрел, стуком каблучка.

Прижимая к бедру изящную сумочку одной рукой, другой она держала телефон возле уха и о чём-то нежно ворковала. Без сомнений, Бетховен переписал бы лунную сонату от первой до последней ноты, услышав бархатные, рассыпчатые звуки её чувственного голоса.

Запах римского вечера ожил ошеломительным ароматом духов, разговоры за соседними столиками угасли, словно пламя свечи в дыхании ветра. Сердца мужчин замерли.

Итальянка проплыла мимо, и мягкий, искрящийся шлейф восторженного шёпота потянулся ей вслед…

Мимолётное прикосновение чуда.

Лишь минуту спустя я скосил подёрнутые пеленой глаза на чашку кофе, забытую в руке, опустил её обратно на блюдце и остался сидеть с блаженной улыбкой до самых сумерек…

ДЯДЯ ЛЁША

Раскаленная буржуйка гудела резво, плевалась искрами и грела так, что жар доставал до самых костей. Гаражная каптёрка переполнилась теплом и клубами табачного дыма. Дядька сидел на топчане, курил ядрёную самокрутку и время от времени, поглаживая седую бороду, тяжело вздыхал. Вовка расстегнул ворот застиранной рубахи, закатал штаны до колен и уселся рядом. Оба смотрели на отблески огня.

— Дядь Лёш, может дров притащить?

— Сойдёт и так.

Вовка подтянул колени к подбородку, обхватил руками и задумался. Печальные мысли бродили в голове у паренька. Он вспоминал свою совсем ещё коротенькую жизнь и ему до ужаса хотелось что-то изменить. Ну, не в смысле там шляпу на глаза напялить или усы с бородой приклеить. Нет. Он обдумывал другое — свое отношение к этой жизни. А повод случился серьёзный — совет дяди Лёши: «Не можешь дело справить — сам виноват. Помощи не жди».

Это из-за того, что Вовка по простоте душевной выложил всё про Длинного. Так звали местного парня, что приставал к младшим пацанам, заставляя таскать ему курево, и люто бил каждого, если не подчинялись. С Длинным никто не связывался — все считали, что верзила сдвинутый и терпели. Вовке доставалось от него чуть ли не каждый день. Он постоянно ходил с разбитой губой, и вчера заполучил под глазом такой фингал, который, наверное, мог светился в темноте. Ну, дядька и спросил, что за дела. Вовка рассказал. Если честно, свалял дурака — понадеялся на сочувствие. Получил отворот-поворот. Теперь все ясно.

Слова, конечно, правильные. И, главное, точно подходили к Вовкиному убеждению: каждый сам за себя. Чёрт, хорош сюсюкать. Пора взрослеть. Не маленький уже — скоро десять. Да, что-то поменять надо бы — житуха последнее время задалась тяжкая.

Ладно еле-еле душа в теле, так еще интернат сгорел. Мальчонку вместе с такими же детдомовцами привезли из города сюда, в деревню, прошлой осенью. Шёл третий год войны. Поначалу кантовались в старой усадьбе, кутались в брошенные тряпки и с дракой делили кашу да куски хлеба, что раздавал истопник Петруха, приставленный сельсоветом доглядывать за голытьбой.

Он усадьбу и сжёг. Ночью растопил печь, а сам пьяный свалился и то ли подтопок не закрыл, то ли ещё что. Кто-то проснулся, увидал как полыхает — свистнул остальным. Пацаны кинулись на улицу. В суматохе прыгали через окна. А в коридор даже не заглядывали — дыму полно. Ну, Петруха и сгорел. И усадьба сгорела. Дотла.

Ребятишек на следующий день устраивали по семьям. Кого куда. Вовка попал к дяде Лёше — местному сторожу, демобилизованному с ранением и контузией, сутулому и вечно хмурому старику. Тот, похлопав мальца по плечу, без улыбки сказал: «Я тебе не сват, не брат, а так». И больше ничего.

Ещё там, в сельсовете, когда разговор зашёл про гараж, староста — тётка Анна — предупредила, ты, хлопец залётный, знаю я вас, не шибко-то со стариком. У него, мол, и так беда — всю семью потерял. Сухая, как костыль, она устало смотрела на детдомовца и говорила медленно: «У мужика горе. Не пакости ему. Понял?» Вовка буркнул, что понял.

Дома у дядьки не было. Теперь оба жили в гаражной подсобке. Много не общались. Старик справил Вовке фуфайку в заплатах и сам подшил валенки. Относился по-доброму, но сурово, и слова лишнего из него было не вытащить. Долгими вечерами после работы он сидел молча, грелся у буржуйки, задумчиво пыхал цигаркой. Табак выращивал сам, и запаса хватало на целую зиму. Приемышу курить не разрешал.

Такое вот «не сват, не брат» у них и шло второй месяц. Ни шатко, ни валко. К молчанию Вовка скоро привык, но по вечерам, как теперь вот, тосковал, вспоминал детдом до войны, и на душе у него становилось горько. Он мечтал вернуться в город, снова увидеть Мишку Серого, Витьку и Балуна — своих приятелей, сыграть на пустыре в чику, сходить в кино и поесть досыта картошки с мясом.

«Эх, зря разболтал! — ругнулся про себя Вовка и привстал, ногой затирая в пол вылетевшую из печи искру. — Сам справлюсь». Но чувство одиночества подступало нещадно. Он улёгся под одеяло и тоскливо глянул на дядьку. Тот пускал дым, сидел, как обычно, сгорбившись, и думал о своем.

Житуха гаражная текла буднично. По утрам они таскали воду. Огромный бак, что стоял в углу каптерки, надо было заполнить до краев. И сегодня в два коромысла до обеда должны управиться.

Когда наполовину завершили дело, дядька присел курить, а Вовка в очередной раз двинулся к колодцу. С пустыми-то ведрами идти легко, но ужасно хотелось есть, и он старался чем-нибудь отвлечь мысли.

Почему-то вспомнилась Вера Ивановна, их детдомовская вожатая, и как злился на её вечные россказни про всякое хорошее. Вераванна, конечно, тетка добрая, всегда старалась подбодрить, но у нее, как считали пацаны, был бзик про «сказки». Воспитательница без конца твердила выдуманные истории и уверяла, что они, сказки эти, помогут в жизни. Ну, блин, чудная!

Вовку это злило тогда и раздражало сейчас. Может потому, что дядя Лёша все время молчит и слова нормального не скажет, может потому, что синяк ноет, а может просто так. Не знаешь ведь, отчего у тебя настроение портится. Сказки! Чёрт их задери.

Ну, правда. Сколько можно! Сплошное вранье. Разозлишься тут.

Иваны-дураки с волшебными мечами и прочая дребедень — всё ж враки. Витька Козлов, когда училке нажаловался, что Вовка списывал — это что? Кто выручил? Царевич какой-нибудь прискакал и вступился? Появляется такой и давай впрягаться. Так, мол, и так, барыня, не надо ругать хорошего парня, а лучше угостите его мороженым. Как же! Ага! Эта «барыня» линейкой по башке колотила так, что никакому царевичу не снилось.