Не считая собаки

Однако от Мачингс-Энда нас отделял еще один шлюз и шесть миль хода.

– Пока доберемся, девять пробьет, – безнадежно вздохнул Теренс.

– Можем встать у Маулсфорда, – оживился профессор. – Там над запрудой отменные окуневые места.

– Думаю, лучше остановиться в гостинице, – возразил я. – Вам ведь нужно где-то привести себя в порядок – чтобы не ударить в грязь лицом перед мисс Меринг. Побреетесь, вам отутюжат фланель и начистят туфли, и с первыми лучами солнца мы выступим в Мачингс-Энд.

А я, когда все заснут, выскользну с саквояжем и без помех верну кошку, так что, пока Теренс доберется до усадьбы, диссонанс уже начнет рассасываться. И Тосси встретит его под ручку с мистером Каплуном, или Коленкором, или как там его.

– В Стритли две гостиницы, – сообщил Теренс, сверившись с картой. – «Бык» и «Лебедь». Лучше в «Лебедя». Если верить Троттерсу, там варят исключительный эль.

– Там ведь нет лебедей? – уточнил я, с тревогой оглянувшись на Сирила, который проснулся и тоже заметно занервничал.

– Вряд ли. В «Георгии и драконе» ведь нет драконов.

Мы поплыли дальше. Небо окрасилось сперва в синий, как лента на моей шляпе, затем в бледно-лавандовый, и высыпали редкие звезды. Когда начали свой вечерний концерт лягушки и сверчки, из саквояжа снова донеслось слабое мяуканье.

Я с силой налег на весла, стараясь плескать погромче, а профессора Преддика попросил подробнее объяснить разницу между его и Оверфорса теориями. Так мы дотянули до Клевского шлюза, где я выпрыгнул, украдкой напоил кошку молоком, а потом поставил саквояж на груду багажа в носу лодки, как можно дальше от Теренса и профессора.

– Индивидуальные поступки – вот что движет историю, – растолковывал профессор. – А не слепые безликие силы, как у Оверфорса. «Мировая история не что иное, как биография великих», – пишет Карлейль, и он прав. Гений Коперника, амбиции Цинцинната, вера Франциска Ассизского… Историю вершит личность.

Когда мы дошли до Стритли, уже совсем стемнело, и в домах зажглись огни.

– Ну наконец, – обрадовался я, заметив впереди причал. – Мягкая постель, горячий ужин, здоровый сон…

Однако Теренс греб дальше.

– Вы куда? – удивился я.

– В Мачингс-Энд. – Он с удвоенной силой замахал веслами.

– Вы же сами сочли, что уже поздно для визитов, – с тоской оглядываясь на удаляющийся причал, напомнил я.

– Знаю. Хочу взглянуть на ее дом хотя бы вполглаза. Я не засну в такой близости от нее, пока не увижу.

– Ночью на реке опасно. Мели, водовороты и прочее.

– Тут рукой подать, – не сдавался Теренс. – Она говорила, прямо за третьим островом.

– Мы в темноте все равно ничего не увидим. Заблудимся, свалимся с запруды и утонем.

– Вот он! – Теренс указал на берег. – Она сказала, я узнаю его по беседке.

Белая беседка едва заметно светилась под звездами, а за ней, за покатой лужайкой, возвышался дом. Огромный и совершенно викторианский – с башенками, шпицами и прочими пряничными неоготическими изысками. Ни дать ни взять уменьшенная копия вокзала Виктория.

Свет в окнах не горел. Это хорошо, значит, они все уехали в Хэмптон-Корт вызывать дух Катерины Говард – или в Ковентри. И я смогу беспрепятственно вернуть кошку.

– Никого нет, – констатировал я. – Поплывем-ка мы назад в Стритли, иначе в «Лебеде» не останется свободных мест.

– Сейчас, буквально минутку, – проговорил Теренс, не сводя глаз с дома. – Дайте мне еще мгновение полюбоваться благословенной землей под ее ногами и священным кровом над ее головой.

– Похоже, семейство в отъезде, – заметил профессор Преддик.

– Возможно, просто задернули шторы, – возразил Теренс. – Тс-с-с.

Вряд ли в такой чудесный вечер им вздумалось зашториваться, но мы покорно умолкли. С берега не доносилось ни звука, только мягкий плеск воды, шепот ветра в камышах и приглушенное кваканье лягушек. И тихое «мяу» с носа лодки.

– О! – встрепенулся Теренс. – Вы слышали?

– Что? – уточнил профессор.

– Голоса. – Теренс высунулся за борт по пояс.

– Сверчки, – пожал я плечами, украдкой подвигаясь к носу.

Кошка мяукнула снова.

– Вот! – обрадовался Теренс. – Слышали теперь? Кто-то нас зовет.

Сирил засопел.

– Это птица, – успокоил я их, показывая на дерево у беседки. – Вон там, на иве. Соловей.

– Нет, на соловья не похоже, – усомнился Теренс. – Соловьи «славят лето горлом золотым и в упоении голос свой над миром льют» [29] . Тут совсем другое. Вслушайтесь.

29

По «Оде соловью» Д. Китса. Пер. Г. Кружкова.

С передней части лодки донеслось пыхтение. Я развернулся. Сирил, поднявшись на задние лапы и упираясь передними в груду багажа, энергично нюхал саквояж, подталкивая его приплюснутой мордой к краю.

– Сирил, нет! – крикнул я.

И тут произошло одновременно четыре события. Я рванулся вперед за саквояжем, Сирил виновато отпрянул и попятился на корзину, профессор сказал: «Только не наступите на Ugubio fluviatilis» – и наклонился вбок за чайником, а Теренс увидел падающий саквояж и выпустил весла.

Я, уворачиваясь от весла и от профессорской руки, повалился ничком, Теренс притормозил корзину, профессор прижал чайник с рыбой к груди, а я поймал уже летящий за борт саквояж. Лодка угрожающе закачалась, вода плеснула через нос. Я перехватил саквояж покрепче, поставил его на кормовую банку и, подтянувшись, сел сам.

Послышался плеск. Я снова вцепился в саквояж, но тот стоял как стоял, и тогда я посмотрел на нос – может, весло свалилось?

– Сирил! – закричал Теренс. – Утопающий за бортом! – Он начал срывать с себя пиджак. – Профессор, возьмите весла, Нед, кидайте круг.

Я перегнулся через борт, пытаясь разглядеть, куда он упал.

– Быстрее! – Теренс стаскивал туфли. – Сирил не умеет плавать.

– Не умеет? – поразился я. – Мне казалось, все собаки умеют.

– Воистину. Не зря же существует термин «плавать по-собачьи», подтверждающий от природы присущую семейству Canis familiaris способность, – глубокомысленно изрек профессор.

– Способность у него есть, – пояснил Теренс, стягивая носки. – Но использовать ее он не может. Он ведь бульдог.