«…Не скрывайте от меня Вашего настоящего мнения»: Переписка Г.В. Адамовича с М.А. Алдановым (1944–1957)

Вырубова я никогда не видел и не слышал. Но В<ера> Н<иколаевна> мне сообщила как об удаче об его согласии выступить. Хмара^[340] несовместим с Кедровой (которая гораздо нужнее всех других артистов). Быть может, Богданов^[341] или Рощина-Инсарова?^[342]

Для музыкального номера я, кроме Ирины Энери^[343], никого не вижу. А Вы? Орлов, кажется, живет в Англии?

Я не знаю Третьей сонаты Шопена. Что Вы имеете в виду? Сонату с виолончелью или концерт? По-моему, при хорошем исполнении Вторая соната лучше всего. Или «Фюнерай» Листа?^[344] Впрочем, без пианиста и говорить об этом рано. Вера Николаевна о музыке упорно молчит. Кажется, ей нужны преимущественно доклады…

У нас нового ничего. Оба шлем Вам самый сердечный привет. Получите аванс за книгу, — приезжайте в Ниццу, очень, очень обрадовали бы.

76. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 27 февраля 1954 г. Манчестер

Manchester 14 104, Ladybarn Road 27/II-54

Дорогой Марк Александрович

Меня всегда стесняет отвечать сразу, — или даже отвечать на письмо, которое само является ответом, — будто приглашение и вызов к тому же! Не поймите моей спешки именно так.

А отвечаю я сразу из-за Шопена, «возмутившись духом» из-за Вашего вопроса, не считаю ли я его Третьей сонатой сонату виолончельную или фортепианный концерт? (которых у него два). Нет, я писал Вам о Третьей фортепианной сонате. По-моему, она еще лучше Второй, кроме финала. Гуго Риман^[345] утверждал, что самый большой мелодический дар был у двух людей — Шуберт и Шопен, и для Шопена где-то ссылается при этом на мелодию (действительно какую-то «бесконечную») в начале Третьей сонаты. Простите, я как будто хочу блеснуть ученостью, но это действительно так! Попросите Сабанеева Вам эту сонату сыграть, стоит того. Насчет русского вечера памяти И<вана> А<лексеевича>, я, конечно, согласен на все, что В<ера> Н<иколаевна> считает нужным. Она мне пишет об «инициативной группе», о «кооптации» новых членов группы и, по-видимому, очень этим занята. Ее, по-видимому, очень огорчило, что Вы участвовать не можете (не думаю, что она на Вас «сердится» — как Вы предполагаете). Не согласились ли бы Вы, Марк Александрович, на такой компромисс: не написали бы Вы специально для этого вечера нескольких строк об И<ване> А<лексеевиче>, с тем чтобы Ваше имя было в программе, а на вечере было объявлено, что Вы приехать не могли, но прислали текст того, что хотели сказать? По-моему, это было бы крайне желательно, и наверно В<ере> Ник<олаев>не пришлось бы по душе. Должен Вам покаяться, что я об этом ей написал, не спрося Вашего согласия^[346]. А то что же это будет за вечер! Нельзя же ограничиться только актерами?

Относительно музыки на вечере: я написал В<ере> Н<иколаевне>, что в Лондоне вечер был испорчен частушками и песнями в конце. Она ответила: и прекрасно, Иван Ал<ексеевич> был бы доволен! он терпеть не мог ничего похоронного! Так что Ваша идея о сонате Шопена или «Фюнерай» Листа ей едва ли понравится.

Par contre^[347], идея Ваша о биографии И<вана> А<лексеевича>, которую бы она написала, — ей, думаю, понравится наверно. Это во всех отношениях хорошая мысль, прежде всего для самой В<еры> Н<иколаевны>: это надолго ее займет и заполнит ей жизнь. (Кстати, читали ли Вы книгу Слонима о брачной жизни Достоевского? Я не хотел об этом настаивать в заметке для «Н<ового> р<усского> слова»^[348], но, по-моему, там проявлена редкостная бестактность в описании любовных подробностей.)

А о «Ульмской ночи» я писал Вам, что мы живем в сумасшедшем доме, без желания заподозрить Вас в нигилизме. Если по Эйнштейну — пространство конечно и притом имеет форму какой-то спирали, то это для меня и есть «сумасшедший дом», т. е. мир, не согласованный с нашим рассудком. Я, конечно, при этом плохо выражаюсь. Но это ничего общего не имеет с нигилизмом (насчет атеизма уверенности у меня меньше). А книгу Вашу я продолжаю читать с великим интересом и увлечением. Эпизод с дивизиями Клапареда и Фриана меня давно уже поразил, и я был рад прочесть, что Вы — при Вашем отношении к Толстому — отметили, что это явный вздор^[349]. Ген. Фуллер^[350], оказывается, — фашист, и во время войны был отставлен от всех должностей именно из-за этого, хотя, как мне сказал здешний историк, военно-научный авторитет его в Англии чуть ли не первый из всех. Но на Money-Power^[351] он нападает не с марксистской, а с гитлеровской точки зрения, и до 1939 г. агитировал за союз с Гитлером.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

77. М.А. АЛДАНОВ — Г. В. АДАМОВИЧУ 13 марта 1954 г. Ницца 13 марта 1954

Дорогой Георгий Викторович.

Вера Николаевна, по-видимому, ухватилась за мысль о том, чтобы написать биографию Ивана Алексеевича. Говорит только, что знает его жизнь лишь с тех пор, как ему было 36 лет, а до того у нее «нет материалов». Кажется, она больше на меня — поэтому ли? — и не сердится. Я сказал ей, что готов, если она настаивает, прислать краткое слово для оглашения. А вот Кедрова участвовать не может или не хочет, а музыки «не хотят все», т. е., верно, именно она сама (В.Н.). Будут Крыжановская^[352], Рощина-Инсарова и Вырубов!

По поводу музыки. Я ведь Вам писал только, что я не знаю Третьей сонаты Шопена. И я отнюдь не знаток. Впрочем, я спросил Сабанеева. Он сначала сказал, что существуют лишь две сонаты Шопена. Затем несколько изменил свое сообщение: есть еще одна соната, но посмертная, авторство Шопена не доказано, и ее часто приписывают Мошелесу^[353]. Наверное, Вы правы.

Об «Ульмской ночи», к моему приятному удивлению, появилась в «Русской мысли» очень лестная рецензия Сперанского^[354]. Очень лестная и, между нами, довольно наивная. Если у моей книги есть какое-либо достоинство, то разве в том, что в ней основное — ново, а он об этом не сказал ни слова. Насколько мне известно, пока была только эта рецензия. «Новое русское слово» еще никакой не дало, и я не знаю, кто у них пишет. Не знаю также, будут ли рецензии в «Новом журнале», в «Возрождении». Слышал, что редактором «Возрождения» назначен Витт^[355], ученик Струве, — я его не знаю. В том же номере «Русской мысли», в котором помещена рецензия об «Ульмской ночи» и который мне прислал Маклаков, было письмо в редакцию Терапиано. Он просит сообщить, что и он не может участвовать в «Возрождении» «при нынешнем составе редакции»^[356]. Не знаете ли Вы, что это значит? Очевидно, в газете раньше был список ушедших сотрудников и они объяснили, почему именно уходят. Статья Рогаль-Левицкого^[357], верно, тут ни при чем, так как Мельгунов, бывший тогда редактором и поместивший ее, с тех пор ушел, и слова о «нынешнем составе редакции» к нему относиться, значит, не могут.

Я, конечно, знал, что ген. Фуллер никак не марксист, и даже упомянул об его антисемитизме. Я и не говорил, что он нападает на Моней Пауер слева. Разумеется, справа.

Маклаков, только что выпустивший в Чеховском издательстве свои воспоминания, называет их в письме ко мне «последним словом подсудимого». И каждому из нас надо сказать это последнее слово. Не знаю, будет ли им для меня «Ульмская ночь». По существу почти наверное будет.

Нового у нас ничего. Приятного тоже ничего.

Вероятно, в Париже мы в этот Ваш приезд не увидимся. Но не приедете ли опять в Ниццу? Очень, очень хотелось бы Вас увидеть.

Сегодня почему-то вспоминал начало эмиграции: 1919-22 годы в Париже. Мы жили тогда одной компанией, в центре был не Отей, а Пасси, и встречались чуть не каждый день: Тэффи, Ал. Толстой, Бунин, Ал. Яблоновский, Куприн и — стояли несколько более обособленно — Мережковские. Зайцев тогда еще был в России, Вы тоже. И вот из этой, тогда дружной, компании остался в живых один я… Да еще, пожалуй, Вера Николаевна, — «пожалуй» потому, что по ресторанам и кофейням она ходила меньше. Я еще не был женат.

Оба шлем Вам самый сердечный привет, лучшие наши пожелания.

78. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 17 марта 1954 г. Манчестер

104, Ladybarn Road Manchester 14 17/III-54

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо. Я только что кончил читать «Ульмскую ночь», а читал особенно долго, п<отому> что был очень занят, да и нельзя Вашу книгу читать быстро.

Вы просили меня сказать Вам свое впечатление, независимо от статьи в печати. Хочу передать главное: я давно не читал книги более увлекательной (в настоящем смысле слова), важной и правдивой. Последнее — в особенности должно бы каждого поразить: правдивость в толстовском смысле, без умственной позы и всякой рисовки, без эффектов. По-моему, это одна из самых замечательных Ваших книг, даже в художественном смысле. Я, когда читаю роман, всегда по-старинному хочу знать: что автор «хотел сказать»? (как у Вас Вермандуа спрашивает Гете — да?^[358]). Здесь все концы сведены, все ответы даны, насколько ответ вообще возможен. Я, конечно, писал Вам вздор о «сумасшедшем доме»: к Вам это не относится. Но книга все-таки ужасно грустная в выводах, т. к. никакого «треста мозгов» не будет, а вероятно, и «21-го века не будет»^[359]. Или будет такой, что лучше бы его не было. Ну, долго обо всем писать, да мне и неловко Вас занимать своими соображениями. Мне хотелось бы исписать всю Вашу книгу на полях всякими вопросами и доводами. Не могу никак, почти ни в чем, согласиться насчет отсутствия «бескрайности» в русской культуре. Конечно, с Вами и за Вами Пушкин, но только он один из «вершин», п<отому> что Тургенев все-таки не в счет. Если начать обо всем этом говорить, то будет не письмо, а трактат. Спасибо за книгу. Знаете, иногда критики пишут в статьях — «поблагодарим автора» и т. д., обычно с указанием на хороший шрифт и плотную бумагу: на этот раз надо бы сказать «спасибо» всерьез и по-настоящему. Простите за громкое словцо, — но Вы спасаете честь нашей литературы самим уровнем вопросов и отношения к ним. Вот, например, Бердяев — не пустой же был человек, а теперь всеевропейская знаменитость! Читали Вы его отрывки в последнем «Новом журнале»?^[360] Ведь стыдно читать, даже если и не глупые мысли: стыдно по развязности, безвкусию и всему такому! Европу «тянет на капусту», и ей это может нравиться.

Но мы свою капусту слишком хорошо знаем и цену ей знаем. Кажется, ни у кого, кроме Вас, нет к ней нужного отвращения.

Статьи Сперанского я не читал (всегда вспоминаю, как И<ван> А<лексеевич> его назвал: «бритая лошадь»). Хочу сегодня попытаться написать статью для «Н<ового> р<усского> слова». Если там уже что-нибудь и появилось, не думаю, чтобы вторая статья была лишней. Отзыва или «рецензии» на «У<льмскую> ночь» написать невозможно, не та тема, не то значение книги. А «вокруг да около» у каждого из пишущих будут разные все равно. Но наверно, вне всякого сомнения, Вам, автору, то, что я напишу, покажется пустым и неверным. Не может иначе быть, никогда иначе не бывает. Вы думали о своей книге несколько лет, критик думает о ней несколько дней, и не только пропустит лишь 99 % ее сущности, но и остающуюся 1/100 поймет не так. Заранее прошу прощения за все промахи или ошибки.