Не страшись урагана любви

— Конечно, — ответила Лаки. — Конечно, я все могу понять. Это моя работа. Именно за это ты мне и платишь, не так ли? И ты вставлял свою штуку в меня после того, как втыкал ее в эту грязную, старую дырку?

— О, Лаки, хватит, — в отчаянии произнес он.

— И у тебя хватало безрассудства, наглостиобвинять меня из-за старого приятеля трехлетней давности, хотя это даже не было связью! — сказала она. — Значит, вся наша любовная связь, все, что было с нами в Нью-Йорке, все было ложью. — И только сейчас она повернулась к нему, и Грант увидел, что он полностью ошибался в расчетах. Глаза ее были яркими-яркими пуговицами, сверкающие зрачки превратились в невероятно крошечные точки. Они жутко не соответствовали широкой окаменевшей улыбке. Грант неожиданно вспомнил, как в Кингстоне она ударила его сумочкой по лицу и как он обещал себе проанализировать неожиданную реакцию и не сделал этого. — Я былашлюхой. Я действительно былаподстилкой, нью-йоркской потаскухой на пару недель. А ты был бизнесменом из другого города, который захотел тряхнуть стариной. Но все обернулось иначе, и я вышла за тебя. Только потому, так случилось, что ты не был женат. Только потому, что ты сдрейфил сказать мне...

— Лаки! Не говори так! Ты же знаешь, что это неправда! — воскликнул Грант.

— Только потому, что ты сдрейфил сказать мне, как сильно ты любишь женушку. Ту, дома. У тебя даже на это смелости не хватило.

— Лаки, пожалуйста.

Не понимая, что она делает, с теми же яркими-яркими застывшими глазами-точками и ужасной улыбкой под ними, она положила правую руку под левую грудь, приподняла ее и покачала, как будто взвешивала.

— Мужчины. Проклятые, жалкие жополизы-мужчины. Жалеющие себя сучьи дети. Жополизы. Могла бы знать. Должнабыла знать. Никто не свободен по-настоящему, без какой-нибудь свободной подстилки поблизости. Но я просто глупа. Какая-то глупая шлюха. И вот! Получила еще одного Бадди Ландсбаума.

Грант ощутил щелчок в сознании, и странное спокойствие, овладевшее его душой, стало еще больше. В конце концов, что могло случиться? В самом худшем случае — застрелят друг друга. Или она разведется и возьмет в алименты половину его добычи, если захочет. Прекрасно. Хорошо. Какого хрена переживать.

— Что ты собираешься делать? — спросил он.

Лаки Грант не отвечала и, расхаживая с отсутствующим видом, продолжала приподнимать рукой левую грудь, лицо стало нормальным.

— Это вовсе не плохая сделка, я думаю, — наконец сказала она. — Все, что я должна делать, это трахаться с тобой, когда ты захочешь, и, может быть, время от времени отказывать. И у меня будет счет у Сакса и у Бонвита. Мне нравятся туфли Манчини. Их в Нью-Йорке трудно найти, ты это знаешь? Я знаю только два места. Полагаю, это не такая уж плохая сделка. Просто буду как все. Ты действительно это говорил? — спросила она. — То, что она говорила, ты говорил обо мне?

— Лаки! — уязвленно воскликнул Грант. Затем взял себя в руки. — Конечно, нет. Ты же не...

— Я знаю, — прервала она. — Я хорошая. Но ты и вправду не мог назвать меня лучшей миньетчицей Нью-Йорка. Вот что меня удивило.

Грант от боли хотел закричать на нее. Вместо этого он взял себя в руки и заставил себя ждать щелчка, который включит покой равнодушия.

— Ну хватит, а? Так что ты собираешься делать?

— Я не хочу оставаться здесь, — сказала Лаки. — Это точно. — Она была так же далеко от него, как и он от нее. Это было ужасно. Но ему все равно, не так ли?

— Мы улетим в Нью-Йорк, как только я достану билеты.

Она повернулась посмотреть на него широко раскрытыми, почти невидящими глазами, но уже не ужасными бриллиантами, и убрала руку с груди.

— Нью-Йорк? Нью-Йорк? Я не хочу возвращаться в Нью-Йорк. Не сейчас. Все мои друзья сразу узнают. И будут смотреть на нас. Я гордая.

Кажется, осталась только ироническая защита, чтобы избежать этой боли, подумал он.

— О'кей. И куда ты хочешь ехать?

— Не знаю. Правда, не знаю. Я должна подумать. Знаешь, все это слегка шокирует. Я должна подумать. Я не знаю, куда мне хочется. Я не хочу оставаться здесь, это я знаю. — Она улыбнулась ледяной улыбкой. — Это не такая уж плохая сделка, знаешь ли. Просто это не любовная связь, а что-то вроде бизнеса. О'кей. — Ужасная ледяная улыбка исчезла. — Но как ты мог привезти меня сюда?Как ты мог?!

— Это было легко, — ответил Грант. — Обдумай все это и скажи, куда ты хочешь ехать, а? Мы туда поедем.

— Ты собираешься везти меня в свой домв Индианаполисе? — спросила Лаки.

— Нет, — ответил Грант. — Полагаю, отпадает.

— Да, думаю, должно отпасть, — сказала Лаки. — Я хочу вернуться в Кингстон. Вот куда я хочу. Хочу к Рене и к Лизе. Хоть на время.

— О'кей, я поеду в город за билетами. Но я бы хотел сказать... — добавил он, подчеркивая иронию, — что из всех возможных Лиза — наихудший вариант для тебя в данный момент. Она почти так же ненавидит мужчин, как и ты сейчас. Она не очень тебе подходит в такой момент.

— Да, — сказала Лаки и отстраненно улыбнулась, но не так ужасно, как в первый раз. — Да, она ненавидит мужчин. Всех, кромеРене. Ты действительно дешевый, хлипкий, паршивый хрен, знаешь ты это? Как ты могпривезти меня к ней? Этому ужасному старому мешку. Как ты могбыть ее любовником?

— Я поеду за билетами, — каменным голосом ответил Грант. — Чтобы как можно быстрее убраться.

Она промолчала. Он пошел одеваться. Сил, как выяснилось, когда он вышел из Коттеджа, у него не было. Когда он положил руки и ноги на руль и педали машины, то оказалось, что все; четыре конечности трясутся. Полтора часа донного времени с ломом в руках и наполовину так не истощали. Но все равно он тронул машину с места, заставил силой воли. Итак, это произошло. Возникло отчуждение между ним и Лаки из-за Кэрол. И произошло точно так, как грезилось ему так часто в ужасных дневных кошмарах наяву. Точно так.

В городе после покупки билетов (они снова полетят полуночным рейсом) он зашел в Ганадо Бич Отель и позвонил Рене в Кингстон. В Ганадо Бич Отеле был тихий темный бар с рыбачьими сетями на потолке и поплавками из зеленых стеклянных шаров. Это успокаивало, а ему нужен был покой. Он заказал двойной мартини. Когда все так плохо, что хуже быть не может, это почти приятно, почти успокаивает. Рене сказал, что у него, конечно же, найдется для них комната.

— Ты хотишь та же номер? Сичас есть номер Джон Гилгуд, номер Шарль Аддамс, и типерь номер Медовый Месяц Рона Гранта. Я всех переведу. Ч за дело, Ронни? Тибе плохо?

— Нет, ничего не случилось, — ответил Грант, — а что?

— У тибе голос такой, — сказал Рене.

— Нет, немного простудился, вот и все, — ответил Грант.

— Усе будит готова. Я встречу в аэропорт. Цилуй Лаки за мине.

— Конечно, — ответил Грант, горько усмехнувшись: Хансель и Гретель, дети в лесу... Допив, он пошел к Бонхэму.

Большой ныряльщик сидел во вращающемся кресле, задрав ноги на стол, а рядом лениво развалился Орлоффски.

— Только погода и дает парням передохнуть, — ухмыльнулся Бонхэм и опустил ноги.

Грант решил сразу же выложить карты на стол.

— Мы улетаем, Эл. Я и Лаки. Мы на несколько дней возвращаемся в Кингстон.

— Погода в Кингстоне такая же, — ответил Бонхэм. — Ты и там не сможешь нырять.

— Знаю. Но мы едем не из-за этого. Лаки хочет повидаться с Рене и Лизой до отъезда в Нью-Йорк. Так что, похоже, спасательная операция для меня закончилась.

— Осталось достать пять пушек, — сказал Бонхэм. — Надо думать, за пять-шесть дней управились бы.

— Это уже не со мной. Мне нужно в Нью-Йорк. Присмотреть за новой пьесой. Начало репетиций. — Странно, когда ты так себя чувствуешь, даже разговаривать тяжело. Все дрянь, все чепуха.

— Что с тобой, парнишка? Видок у тебя, будто потерял лучшего друга, — грубовато спросил Орлоффски.

— У меня нет лучших друзей, — живо выдавил из себя Грант. — Я думал, ты это знаешь, — Ему снова разонравился Орлоффски, когда исчез первый отблеск успешного вояжа поляка. Он был убежден, что «Икзекту» украл Орлоффски. — Ты можешь помочь Элу закончить работу, — добавил он, как бы подумав.

— Шутишь? — заревел Орлоффски. — Многократные погружения на сто двадцать футов и сорок семь минут на декомпрессию? И не собираюсь. Мне не надо шукать приключений. И я не работяга. Я простой подводный охотник.