Не теряй головы. Зеленый – цвет опасности (сборник)

Он поднял на коронера совершенно несчастный взгляд и при виде вытаращенных от жадного любопытства глаз поскорее снова уставился на жалкие остатки истерзанной шляпы.

– И тем не менее вы по-прежнему настаивали на разводе? – вкрадчиво поинтересовался доктор Мир.

Джеймс, ничего не подозревая, попался в ловушку.

– Да, настаивал. Я пообещал Пайпе, что выделю ей приличное содержание. Во всяком случае, больше, чем она получала бы алиментов, если бы сама подала на развод.

– Вы добивались, чтобы жена дала вам основания для развода?

– Ну, не совсем… – промямлил Джеймс.

– И что она ответила? – спросил доктор Мир, пропустив мимо ушей попытку отрицания.

Навалившись животом на учительский стол, он облизнул гладкие розовые губы.

В голове Джеймса билась фраза, произнесенная Пайпой, – билась и рвалась на свободу во всей своей вульгарности. Запинаясь, он с трудом выговорил:

– Она сказала, что не отдаст меня… другой… на тарелочке с голубой каемочкой.

Наконец Джеймса отпустили, и на свидетельское место вновь взобрался Бунзен. В ночь убийства мисс Ле Мэй он ушел от сестры немного раньше, чем накануне, – то есть вскоре после одиннадцати. Шел снег, и дороги были очень плохие. Бунзен с трудом продвигался вперед. Поезд одиннадцать двадцать пять из Тенфолда обогнал его, когда Бунзен был на гребне холма – видно было темные очертания состава, ползущего по заснеженному склону. С холма Бунзен спускался пешком, ведя велосипед за руль.

Начиная с полуночи Пиджинсфорд-хаус охраняли подчиненные Кокрилла: двое всю ночь расхаживали по террасе, один стоял на посту под окошком мисс Харт, другой дежурил возле ее комнаты, на площадке лестницы. С площадки хорошо видно двери других спален; констебль утверждал с полной уверенностью, что за всю ночь в коридор никто не выходил. Никто не мог и вылезти в окно, поскольку до земли двадцать футов, а сам констебль до утра не смыкал глаз и ни на миг не терял бдительности. У Кокрилла мелькнула мысль – не скрывается ли за этими бурными уверениями совсем иная правда, но, как следует поразмыслив, он нехотя пришел к выводу, что не скрывается.

Затем вызвали Пенрока. Мистер Эйблетт азартно подался вперед, однако не смог выдвинуть никаких возражений. Как Пен замечательно смотрится на свидетельском месте, думала Фрэн, такой прямой, высокий, красивый, с сединой на висках – актеры специально себе такую рисуют. И чудесные глаза цвета морской волны, и весь он такой… такой надежный. Человек, на которого можно опереться, от кого всегда можно ждать утешения и заботы. Другое дело – Джеймс. Тот заберет всю твою нежность и сочувствие, а взамен даст восторженную страстную тоску, от нее голова кругом… Его самого нужно утешать и заботиться. Пенрок не вертел в руках шляпу, раздирая ее в клочья. Он стоял, серьезный и грустный, но, глядя на него, сердце не рвалось на части от желания броситься и заслонить его от гадких, жестоких и подозрительных людишек. Если позволишь себе любить Джеймса, придется испытать много боли. Венис говорила, что лучше не любить самой, а только позволять себя любить… И вот он, Пен, знакомый с детства, добрый, надежный и сильный…

Пенрок сжато и без эмоций рассказал, как довел Пайпу до коттеджа.

– Насколько я помню, она держалась как обычно. Правда, немного притихла. Я думаю, никто из нас не догадывался, насколько ее расстроила смерть кузины… то есть мисс Морланд. Я попрощался с ней у двери и пошел обратно вместе с горничной, которую я раньше отправил посидеть со служанкой мисс Морланд.

Глэдис была в восторге от такого события: ее вызывают давать показания! В зале среди зрителей сидели мама с папой и младшенькие, и еще Берт собирался отпроситься пораньше с работы. Хотя зачем ей какой-то Берт, когда мистер Пенрок ласково улыбнулся, проходя на свое место, и негромко сказал:

– Не волнуйтесь, Глэдис. Просто расскажите все, как было.

Глэдис просеменила на свидетельское место с героической улыбкой на устах. Ее буйные кудряшки были уложены ровными рядами при помощи перманента. Вначале она долго живописала, как по доброте душевной принесла Тротти перед сном стакан подогретого молока.

– Потом хозяин пришел, с мисс Ле Мэй.

– Вы помните, как выглядела мисс Ле Мэй? Как обычно?

– О да, сэр, совсем как обычно, – ответила Глэдис, поежившись – пояс от чулок сильно жал. – Ничего такого особенного она не говорила, только вот что забыла очки в Большом доме, а я сказала, что Тротти их нашла и отнесла к ней в комнату. Понимаете, она, то есть мисс Ле Мэй, любила почитать в постели…

– Да-да, – нетерпеливо перебил доктор Мир. – Очки нас не интересуют. После этого мисс Ле Мэй предложила вам свой шарф?

– Я еще тогда подумала – какая доброта! – ответила Глэдис, и на ее губах заиграла печальная улыбка.

Тротти обстоятельно рассказала, что уже легла в постель к тому времени, как мисс Пайпа вернулась из Пиджинсфорд-хауса. День после известия о смерти бедной мисс Грейс прошел очень тяжело и грустно, и Тротти была уверена, что мисс Пайпа не рассердится, если она не станет ее дожидаться. Очень добрая была мисс Пайпа. Может, иногда головой не думала, но доброты необыкновенной.

– Люди ее не понимали, сэр, вот в чем беда. Нагрубить могла кому угодно, зато сердце отзывчивое…

– Итак, вы слышали, как она вернулась?

Тротти поняла: ее перебили, потому что опять отклонилась от темы. С ее лица мигом слетело мягкое, жалостливое выражение. Она ответила коротко:

– Да, сэр.

– Однако вы ее не видели?

– Нет, сэр.

– Что же вы сделали? – досадливо спросил доктор Мир.

– Снова заснула, сэр, – ответила Тротти с победной улыбкой.

Во второй раз бедняжку разбудили, по ее собственным словам, «среди ночи».

И снова джентльмены из печатных изданий повели себя отнюдь не как джентльмены, устроив свалку возле телефона. «Вердикт о причине смерти мисс Ле Мэй: удушена неизвестным лицом или группой лиц». «Актриса из Вест-Энда удавлена». «Известной артистке мюзик-холла отрезали голову». Наконец-то Пайпа попала на первые страницы газет, потеснив даже военные новости.

Глава 7

На следующий день спозаранку хлынул поток писем.

Леди Харт получила их около сорока – в основном от старых подруг, выражавших ужас и сочувствие, с немалой толикой приятно волнующего любопытства. Пенрок – тридцать. Джеймс – одно, от своего командира. Генри с Венис – одиннадцать на двоих. Фрэн получила шесть писем: пять от пылких молодых людей и еще одно за подписью «миссис Фитцджеральд».

Пенрока больше не отпускали гулять по холмам. Коки держался с ним скованно и говорил отрывисто. Пенрок не скрывал от себя, что, не разговаривай он с друзьями в гостиной во время того загадочного звонка в полицию, вполне мог бы сейчас оказаться обвиняемым. Он был как на иголках, лишенный возможности размяться, да к тому же терзаясь беспокойством за Фрэн. После дознания, вечером, Пенрок пришел к леди Харт – она тихо сидела в гостиной у камина и вязала носок.

– Из принципа, – объяснила она, взмахнув носком. – Вязать я совсем не умею, но долг велит хотя бы попытаться.

– Я хотел с вами поговорить, – начал Пенрок, стоя спиной к грандиозному старинному камину. – Можно?

– Конечно, можно! – Леди Харт с любопытством смотрела на Пенрока поверх очков.

– Это насчет Франчески. – Пенрок замялся, борясь с абсурдной неохотой выразить словами всю бурю своих чувств к Фрэн. – Я в нее влюбился, – выпалил он наконец.

Вид у него был такой отчаянный, что леди Харт не сразу нашлась что сказать.