Не теряй головы. Зеленый – цвет опасности (сборник)

Вокруг заклубилась тьма, а потом снова вспыхнул солнечный свет. Пенрок сжимал горло Фрэн, запрокидывая ей голову и все сильнее стискивая руки. Он знал, что сейчас сломает ей шею. «Я должен остановиться, – думал Пенрок. – Это же Фрэн… Фрэн, я ее люблю. Я не хочу ей зла». Но руки отказывались подчиняться. Ногу вновь кольнула благословенная боль, и Пенрок на миг очнулся.

Мертвая Грейс Морланд в канаве, особенно омерзительная из-за легкомысленной шляпки на скособоченной голове. «Зря она смеялась над Фрэн… Прибежала ко мне, стала рассказывать, что видела, как Фрэн целовала Джеймса в саду… Какие мерзости она говорила… Я убил ее, задушил, а потом отсек ее уродливую голову. Не надо было ей смеяться над Фрэн…»

Тьма опять сгустилась. Ужас и отчаяние накатывали волнами. Пенрок вспомнил Пайпу, какой он увидел ее у телефона, выйдя из гостиной. Вытаращенные от ужаса глаза и внезапно дрогнувший голос. Пенрок схватил ее за горло и стиснул изо всех сил… Как сейчас – горло Фрэн. Это не Пайпа, это Фрэн! Сзади, из туннеля кто-то тянул его за ноги.

«Я сейчас ее убью, – думал Пенрок. – Я люблю ее, и все равно убью. Не могу заставить себя прекратить, я безумен». И тут сквозь сумятицу мыслей пробилась одна, рожденная в глубине великодушного сердца, чистая, словно звук гонга: «Меня нужно уничтожить. Я опасен. Я должен умереть».

Чьи-то руки вцепились в него. Кто-то крикнул:

– Стреляй! Почему ты не стреляешь?

Другой голос ответил с болью:

– Не могу! Задену девушку!

У Фрэн в руках оказался револьвер. Кто-то дал ей оружие.

Сразу несколько голосов закричали:

– Мы не можем его оттащить! Стреляйте! Приставьте дуло ему к груди и стреляйте! Да стреляйте же!

Пенрок вырвал у нее револьвер и слепо замахал им, прижимая к себе Фрэн. Она кричала, умоляла его:

– Пен, отпусти! Пен, ты не узнаешь меня? Это же я, Фрэн! Пусти!

Его руки вновь потянулись к ее горлу. Пальцы уже заранее скрючились, готовясь сомкнуться на нежном, теплом горле – на горле Фрэн, которая никогда не будет принадлежать ему. «Лучше мне умереть. Я безумен, я опасен для Фрэн. Я должен умереть».

Добро и зло, ум и сердце сошлись в смертельной схватке. Несколько черных мгновений тянулись, будто столетия. Я Пенрок, я сошел с ума, я опасен, меня нужно пристрелить, как бешеного пса. Почему они меня не убьют, почему не спасут ее от меня? И наконец одна мысль победила все прочие, звенящая, словно боевая труба над обломками когда-то ясного ума: «Я должен спасти Фрэн. Спасти ее от самого себя!»

Он оторвал руки от ее горла и, повернув револьвер дулом к себе, спустил курок.

– Я не смог его удержать, сэр, – покаянным тоном проговорил Джонсон. – Я его подхватил, когда он падал – думал, это просто обморок. Не ожидал, что он вырвется. А он взял и кинулся на девушку. Если бы не собачонка… По-моему, каждый раз, как она кусала его за ногу, он чуточку ослаблял хватку. Собачка спасла свою хозяйку, сэр. Иначе ей бы конец пришел…

Фрэн, держась за горло, опустилась на пол рядом с телом Пенрока.

– Он умер! Умер! Пен, милый Пен! Прости меня… Он не виноват! Он не сознавал, что делает. Наверное, он уже тогда сошел с ума. Бедный Пен! Бабушка, он сошел с ума…

– Да, моя хорошая. – Леди Харт бережно помогла ей подняться на ноги. – Пойдем. Пену уже не поможешь. Так лучше – правда, родная? Лучше, что он умер.

– Он не мог по-другому меня спасти и убил себя. – Фрэн, всхлипывая, прижалась к Джеймсу и уткнулась головой ему в грудь. – Ох, Джеймс, я так испугалась! Все это так ужасно, и горло страшно болит. Пен! Пен! Кто мог подумать, что он безумный? Милый Пен… Он меня любил… Он был такой хороший…

– Уведите ее отсюда, – сказал Джеймсу Кокрилл и, наклонившись, закрыл мертвецу зеленовато-синие глаза. – Упокой, Господи, его душу! Кто бы подумал, что он сошел с ума?

– Мы должны были догадаться! – Леди Харт закрыла лицо руками. – Он, конечно, сам ничего не знал. Но у него были сильные головные боли…

– Эпилепсия! – сказал Кокрилл.

– Вы думаете, инспектор? Да, может быть, вы и правы, хотя… В их роду ничего такого не было.

– Его мать умерла молодой, – задумчиво отозвался Кокрилл. – Это случилось за границей. Подробностей мы так и не узнали.

– Он всегда казался таким спокойным, таким нормальным! Отчего вдруг?

– Может быть, на него подействовала смерть той девушки, служанки! – воскликнула Венис. – Он тогда был страшно расстроен. Мы вспоминали о ней здесь, вот в этой гостиной, как раз в тот день, когда Грейс Морланд пришла к чаю. Помнишь, бабушка? Он весь побелел, задрожал даже, а вечером у него голова болела. И когда Пайпа умерла, то же самое было. Я еще тогда подумала, какой он бледный, но решила, что он просто за Фрэн очень испугался, когда она исчезла. Неужели он… потом все забывал? И совсем не сознавал, что сделал?

– Конечно, нет! Если бы он хоть на минуту подумал, что опасен для других, он бы сразу сдался в полицию. Я думаю, у некоторых людей бывает своего рода автоматизм: они ведут себя ненормально, сами того не замечая, а потом какое-то время ведут себя совершенно как обычно, и все это машинально, неосознанно. Когда приходят в себя, им кажется, что они просто видели сон. Разумеется, бедный Пен был уверен, что всю ночь спал в своей постели.

Полными жалости глазами они смотрели, как двое констеблей уносят тело наверх.

Генри робко сказал:

– Простите меня, леди Харт…

Она, невольно улыбнувшись, протянула к нему руку и повторила то, что уже говорила сегодня:

– Ты поступил правильно, Генри. Ты сделал то, что считал необходимым.

Леди Харт мягко добавила, обернувшись к Венис, которая все еще одиноко сидела, вся дрожа, на диване:

– Он защищал меня, пока думал, что никто другой от этого не пострадает. Говорил, что не ему меня судить. Но когда решил, что из-за меня пострадает невиновный, не смог молчать и был совершенно прав. Если уж я это понимаю, то и ты пойми.

Генри смиренно взял руку Венис, и она не отняла ее.

Коки, уняв наконец дрожь, кое-как свернул себе очередную самокрутку.

– Как вы думаете, отчего это произошло? Почему Грейс Морланд?

– Из-за Фрэн, скорее всего, – ответила леди Харт. – В тот день он и так был взволнован, а когда провожал мисс Морланд к коттеджу, она стала поносить Фрэн. Вот только как он выманил ее ночью в сад?

– Может быть, она сама к нему пришла? – предположил Генри. – Увидела в окно, как Фрэн с Джеймсом целовались, и в порыве ревности выскользнула из коттеджа, пока Тротти слушала рассказы Пайпы о театральной жизни. Может, она стала бросать Пенроку в окно камешки, как Бунзен. Потом наговорила Пенроку гадостей о Фрэн…