Не уходи

Или я это внушаю себе? Когда мы сошлись снова, подобного не случалось, отношения выхолостились, дары оплачивались, внимание дарилось согласно установившейся традиции. Расчетливая страсть обеих сторон, ритуалы нежности и тревоги. Она спрашивала: убивал ли? Нет, не убивал, успокаивал свою совесть, смерть в больнице не считается, довезли, а там врачи, что с них взять. Засыпал в прохладных объятиях. Все верно, соглашалась она, гладя меня по голове, не считается, спи.

Я отправился к Андрею Семеновичу.

Крепко сбитый, немногословный, но точный Андрей Семенович с ходу взял быка за рога. Мать моя сказала бы, что он очень похож на отца. Не знаю, мое детство стерлось из памяти. Она всегда говорила: именно с таких следует брать пример.

На вопросы Андрей Семенович отвечал четко, чувствовалась выправка, без заминок. Незнания не стеснялся, не утаивал и знания. Полная противоположность Олегу.

Да, большинство сотрудников к Короткову относились с прохладцей, иногда он бывал несносен. К тому же большинству также была известна история появления у профессора — при этом слове он поморщился — теории инфляционных «карманов». Работа его товарища по НИИ, обворованный на идею товарищ даже не обижался на пронырливого коллегу, просился лишь помогать в лаборатории, но получил отлуп. Конечно, Коротков не дурак, теорию развил и усовершенствовал сам, но сволочь та еще, иногда просто бесил.

— Помните, я говорил про Пифагора, ну вчера на допросах? — спросил он. — Вот, смотрите сами.

Вынул будто заранее заготовленные бумаги из ящика в прихожей. Шесть страниц контракта мелким шрифтом. Все идеи, поданные во время работ, хорошо оплачиваются, но права передаются главному. Оговорены все мыслимые варианты возникновения идей, немыслимые — тоже.

— Сам написал, чем и гордился. И про нераспространение тоже, глянете? — Я отказался. Выходит, у Короткова было немало тузов в рукаве при разговоре со спонсорами. Документы составлены грамотно, основательно, либо действительно составлял их сам, но скорее с помощью опытного юриста.

— Но ребята не бузили ведь, исполняли?

— Вы на последние месяц-два намекаете, когда по второму кругу пошло? Да, я погудел немного, но работали, пусть не как раньше, в полноги, но не филонили. Хотя больше всего Олежеку досталось. Он Короткова обожал, смотрел на него коровьими глазами. Не знаю, не то он гей, не то придурок. А голова у него варит. — Он помолчал. — Вижу, ничего нового я вам не сказал.

— Я разговаривал с Олегом.

— Ну и как? — Он хохотнул. — Простите. Мне этот холуй никогда не нравился. Зато Коротков был от него в полном восторге.

— Вы в курсе, что он сам забирался в «карман» дважды, прежде чем начать повтор опытов?

— Да бросьте! Олежек наговорил? Впрочем, с него станется. Коротков не таков, чтоб рисковать. Скорей своего подопечного отправит в «карман», а сам сбежит при первом обломе.

— А как же работающий генератор. Я так понял, он как раз…

— Уловка. Я уже говорил, что его «забыли» выключить, повторюсь: Коротков включил оборудование вроде как для опытов, распустил всех и сбежал.

— То есть?

— Врать не буду, скажу, как думаю. — Я предполагал услышать что-то подобное. Бездоказательно, но убедительно. — Профессор сошелся с Ларисой Медынич, из компании. Девушке двадцать шесть, умна, приятно выглядит. Разбирается в лабораторных тонкостях, долго и накоротке общается с профессором. Последнее время он все больше времени с ней проводил. Не исключено, что повторения опытов — из той же оперы. Как в Тюмень с ней съездил, так и пропал. Вернулся на неделю позже, работу перепоручил Олежеку, а сам…

— Вы его терпеть не можете?

— Это само собой. Раздражало, как этот старый пень перед молодкой крутится. А она… даже не пойму, в чем дело, век у нас такой меркантильный, что ли. Виляла задом не краснея. Знаете, сейчас даже хорошему спецу трудно найти место без протекции, она девка настырная, наверное, через него продвинуться хотела. У Короткова все карты на руках. И денег уйма. Почему бы ей его не использовать?

— Я так понимаю, вам она от ворот поворот…

— Ну знаете! — Он запунцовел, выругался матерно, но костерить девушку перестал. — Знаете, может, Коротков и вправду ей понравился. Тоже ведь редкая сука.

Ненадолго его отвлек телефон. Но положив трубку, он тотчас вернулся к прежней теме:

— Они смылись куда подальше. Его давно в Канаду приглашали, год как, после этого к нему секретаря приставили. Чтоб и вправду не утек. А он хорош, может, с ее помощью решил улизнуть, — усмехнулся, глянув на меня. — Два сапога пара.

Я напомнил ему про молодую жену Короткова и дочь от первого брака. Дочери как раз столько, сколько Ларисе, да и похожи они чем-то. Если в Канаду собрался, зачем покупал золото, раз знал, что металлы дешевеют?

Андрей Семенович пожал плечами: «Мало ли что, рынки не поймешь, сейчас туда, завтра обратно. Экономика в стагнации, у нас человек его потенциала выше установленной спонсором планки не прыгнет. А там еще можно заработать на черный день».

Он не сомневался в причинах финансирования. Да, руководство нашло изящный выход — уйти на десять лет из виду, а потом вернуться — когда народ перебесится и снова железной руки запросит. У нас ведь как — сперва подавай свободы, а потом все вспоминают о колбасе по два двадцать. Демократия быстро приедается, да ею одной и не наешься. А другого не подают. А народ искать не будет, пусть за него ищет его божок, надо только выбрать того, что речистей. Разочароваться в выборе и жаждать прежних времен. Десять лет как раз уйдет на это. И как выйдут прежние правители из коконов, их на руках в хоромы внесут. И еще лет десять все будет по-прежнему.

Он говорил без злобы, с внутренним надломом. Не веря и не надеясь. От своей боли устав. Я хотел спросить у него еще кое о чем, но передумал, — глаза собеседника потухли, сам он съежился. Будто все выплеснул. Всю накопленную черноту. И снова не полегчало.

Я попрощался, тряхнул безвольную руку и вышел. У лифта обернулся, Андрей Семенович стоял у двери, глядя на меня. Глаза его поблескивали.

— «Карман» этот снаружи можно как-то обнаружить? — спросил я. Он покачал головой. Ни обнаружить, ни раскрыть, пока сам не откроется.

Лифт распахнул металлическое нутро, а я остался стоять, пошел пешком.

Хотелось позвонить Женьке, но я испугался, что она снова не поймет, поехал без предупреждения. Позвонил, открыла, и замерли на пороге. Слова улетучились.

— Не ждала, проходи. Есть будешь? — Я кивнул. — Что нового?

Когда-то я отвечал на такие вопросы взахлеб, делясь всем, позже рассказывал самое ей интересное. Я прошел на кухню. Молча следил за ее движениями, не слишком уверенными, не зная, как и что ей сказать. И она не знает. Вот и молчим.