Не в счет

— Мне ещё послезавтра на химию ехать, — в этом я призналась тихо.

С химией у меня дело обстояло туго.

У нас с ней была взаимная нелюбовь ещё со школы. И как я сдала экзамен, история всегда умалчивала и, пожалуй, сама не понимала. Моя химичка и репетитор не понимали тоже, как я, мало того что сдала, так ещё и поступила.

И мучилась теперь с ней тут.

Пусть и не только я.

Желающих переписать тесты или контрольную всегда хватало. И опять же у нашего препода. Нам с ними через одного везло, да.

— Но если сдам химию, то останется только анатомия, — рассуждать я продолжила оптимистично, потому что верить в чудеса надо, тем более перед новым годом. — А с одним долгом на сессию пускают, только за хвостовкой в деканат придется ид…

Договорить мне не дали.

Незаметно слепленный снежок прилетел аккурат в лицо и рот. И глаза залепило, поэтому моргать и кашлять пришлось долго.

— Измайлов, блин!

— Слушай, ну анат уже реально не выучить, — он, лепя следующий снежок, прокричал весело и азартно, — так что давай…

Ввязывайся в войну до промокших варежек, сбитой шапки и снега за шиворотом.

Глеб Измайлов, высокомерная физиономия, вздёрнутая бровь, тонна ехидства и просто идеальный Кен, сдвинув на затылок шапку, усердно катал ещё один шар снега, чтобы в меня им швырнуть.

Попасть.

— Измайлов, это вендетта!

От очередного снежка я увернулась, бросилась к сугробу, чтоб снаряды возмездия сделать и великую мстю организовать.

— Ты попади для начала, Калина! Ай…

Мы, бросив на крыльце сумки, носились зигзагами. По заснеженным газонам вокруг голых деревьев. По тротуару меж прохожих, что от нас шарахались и ругались.

Но на это было плевать.

Мы бросались и снежками, и словами.

Хохотали.

И визжали.

Ну ладно, визжала я, когда в снег, догнав, он меня уронил и основательно прикопал. Оказался вдруг сверху и близко. И глаза на расстоянии сантиметров почудились слишком серьёзными и серыми, антрацитовыми.

И смеяться, глядя в них, перехотелось враз.

Вот только…

— Колобок, Калина.

— Чего?

Я не поняла и, прогоняя тень необъяснимого наваждения, моргнула.

А он, расплывшись в ехидной ухмылке, повторил:

— Колобок повесился, Калина.

— А русалка села на шпагат, — я продолжила на автомате.

Древний-древний прикол.

Шутку, которую однажды нам с Катькой рассказал Измайлов перед химией. Мы стояли, ждали и не хотели туда идти. Туда никто и никогда не хотел идти. Туда каждый раз было, как на эшафот. Ждешь окончания, считаешь минуты всех трёх часов, что в вечность складывались. Знаешь или нет, а о себе выслушаешь и максимум один балл получишь.

И смех у нас тогда вышел истеричный, но продолжительный.

У меня ещё были возмущения, потому что Глеб свою шуточку-прибауточку выдал, щёлкнув меня по носу, невозмутимо. Он ходить на пары по химии не боялся, не парился.

Он, в принципе, из-за учебы не парился.

— Встань с меня, мамонт, — я, упираясь в него руками, пропыхтела с надрывом.

Вот… кожа и кости, а тяжёлый.

И дышать трудно.

— Не, мне и так удобно, — он протянул вальяжно, не пошевелился даже. — И кто-то говорил недавно, что я дрыщ.

— Одно другому… иногда… не мешает!

Я отбивалась и сражалась.

И снега в ладонь загребла, вот только силы не рассчитала и попала не туда.

Как говорится, упс!

— Алина, блин! — голос Лёхи Филатова из соседней группы я узнала.

Он был в очереди после Глеба.

И тоже к нашей Александре Львовне.

— Извини!

— Эй, так не пойдет!

Подняться мы с Измайловым успели, а потому новый снежок прилетел обидно по заднице. И ответить я была просто обязана.

А Глеб, проявляя благородство и джентльменство, за меня вписался.

Ненадолго, потому что на подмогу Лёхе, вопя про избиение наших, пришли сразу три одногруппника.

— Бежим! — Глеб, подхватывая наши сумки, дёрнул меня за руку.

Потащил.

По нарядной улице к остановке, на которой в первый попавшийся троллейбус мы заскочили. И не было в этом особой нужды, сто пятнадцатая группа догонять нас бросила очень быстро, но… мчаться по вечернему городу было весело.

И в троллейбусе мы смеялись громко.

Жестикулировали и говорили так, что через две остановки нас высадили.

— Измайлов, меня первый раз в жизни из транспорта выгоняли! — я шумела и негодовала.

А он ржал до слёз.

Дурак.

— Где мы вообще?

— В центре.

В старой части города, где усадьбы девятнадцатого века соседствовали с многоэтажными высотками, где жилые дома плотно переплелись с музеями, главной библиотекой и офисными центрами.

Мы пошли, читая таблички, мимо музея уездной медицины.

До Покровского пассажа, где за стеклянными огромными витринами были выставлены игрушки. Главный детский магазин города сверкал миллионом мелких ламп и хрустальными люстрами под высокими потолками.

— Смотри, какая сова!

Полярная.

Чёрно-белая.

Большая-большая.

Почти ростом с меня, она сидела у самого края витрины и глядела на нас чёрно-коричневыми, удивленными, глазами. Она казалась одинокой среди этой роскоши и людской новогодней толчеи.

Я влюбилась в неё сразу.

А Глеб вдруг отдал мне свой рюкзак и попросил подождать пару минут.

— Сейчас вернусь.

Моя полярная сова стоила заоблачных для нас, студентов, денег. Целых семь тысяч, как я узнала позже, вернувшись сюда после и спросив, она стоила. Только он её всё равно купил и мне, ничего не сказав, лишь пожав плечами, вручил.

[1] Exacerbatio, onis f — обострение.onis — то, как слово будет оканчиваться в родительном падеже, а буквой «f» означается род, в данном случае это женский — genus femininum.