Не верь, не бойся, не проси

– Понятых сюда, быстро!
– скомандовал Смолинский одному из бойцов, а второму указал на Федьку.
– Этого в наручники. И мордой на пол!

– Да ты охренел, мент!
– яростно прохрипел Чкаловский, поднимаясь с кресла.
– Да ты знаешь, с кем связался...

Он стремительно сунул правую руку во внутренний карман пиджака, и в этот миг хлестко вдарила короткая, в два патрона, автоматная очередь. Федькина голова лопнула, брызнула кровью на стены и стеллажи, на коллекционные коробочки с чаем, и в наступившей затем оглушающей тишине явственно послышался голос стрелявшего собровца.

– Во... Хотел припугнуть только...

Боец опустил дымящийся ствол, стянул с лица маску, открыв распаренную от жары и пота, растерянную физиономию, и Самохин узнал в нем контуженого старшину, с которым познакомился во время визита в РУБОП.

– Скворцов!
– рявкнул полковник.

– Дык... Автомат же короткоствольный... Я и не рассчитал. Хотел поверх головы шмальнуть. Да низковато взял. И прям в тыковку, - топчась растерянно, бормотал боец.

Смолинский махнул безнадежно рукой, подошел к Федьке.

Тот оплывал в кресле, подрагивал мелко в агонии, запрокинув разнесенную пулей голову, а правая рука его так и застряла где-то в глубине внутреннего кармана пиджака.

Полковник взялся за эту руку, вытянул бесцеремонно на свет. В сведенных смертельной судорогой пальцах убитого оказалась зажата темно-вишневая книжица. Смолинский выдернул ее из руки мертвеца, раскрыл корочки, прочел, сообщил Самохину:

– Удостоверение помощника депутата Государственной Думы господина Щукина. Вот оно, значит, как... Так что ты, Андреич, про револьвер-то говорил?

– В правом ящике стола.

Полковник пошарил в кармане просторных камуфляжных штанов, извлек мятый платок, выдвинул с его помощью ящик, достал револьвер, поднес к глазам, рассмотрел.

– Так из него, говоришь, Щукина грохнули?

– Угу, - буркнул Самохин. А потом, помолчав, спросил: - А почему не интересуешься, откуда я про то знаю?

– Знаешь и знаешь... Мало ли откуда? Земля слухами полнится, - пожал плечами Смолинский. Потом, вложив рукоятку револьвера в безвольно-пластичную, восковую уже Федькину руку, добавил: - Да это пока и неизвестно никому. Этот факт еще только предстоит выяснить. А сейчас, - он обвел взглядом Самохина и нескольких застывших поодаль собровцев, - расклад такой получается. Этот гражданин, - он брезгливо отер платком руку, которой касался трупа, и лишь потом указал на убитого.
– Этот гражданин задерживался нами на основании оперативной информации по подозрению в хранении оружия и наркотиков. При появлении сотрудников милиции попытался оказать вооруженное сопротивление. И был застрелен.

– Точно!
– восторженно подтвердил невзначай пальнувший по Федьке собровец.
– Он, гад, хотел дорого продать свою жизнь!

– А ты, Скворцов, пошел вон отсюда!
– сорвался Смолинский.
– Поедешь со следующей сменой в Чечню, там геройствовать будешь!
– и, остывая, обернулся к Самохину.
– Я сейчас, Андреич, дам команду, и тебя домой отвезут. Нечего тебе тут светиться. Если что - ты не при делах. Твоя фамилия нигде не всплывет... Про Новокрещенова-то слыхал?

– Да-а, - кивнул Самохин и указал на Федьку: - Его работа?

– Наверняка.

– Там парень был... Жмыхов. Из солдат-контрактников. Так вот, он Щукина не убивал.

– Ладно, понял, - Смолинский окликнул уходящего собровца.
– Скворцов! Прихвати с собой майора. Скажи моему водителю, пусть домой его отвезет, - и протянул руку.
– Ну, прощай, Андреич. Спасибо тебе за все.

– Взаимно, - сдержанно кивнул Самохин и, круто повернувшись, поспешил за поджидавшим его собровцем, прочь из пахнущего тюрьмой и смертью коттеджа.

Домой отставной майор попал лишь во втором часу ночи. В подъезд вошел уже еле-еле волоча ноги, цепляясь носками ботинок за ступени, поднимался по лестнице, запаленно, по-рыбьи дыша широко разинутым ртом. Но воздуха все равно не хватало. Впервые за последние дни напомнило о себе сердце, молотило судорожно не в груди, а где-то у горла, болело особенно жестоко, так, что левая рука немела до кончиков пальцев - мстило, наверное, за невнимание к себе, за то, что вообразил о своем здоровье бог знает что, скакал, как молодой, лекарства не пил...

Едва войдя в квартиру и сбросив у порога ботинки, прошел сразу на кухню, распахнул окно, впуская прохладу. Выдвинул рывком ящик стола, порылся там среди ножей, ложек и вилок, нашарил облатку с мелкими, ярко-красными горошинками нитроглицерина, сунул капсулу под язык, выждал, опустившись обессиленно на табурет, минуту-другую, но сердечная боль, вроде утихнув чуть, так и не отпустила совсем.

Самохин стянул с плеч пиджак, расстегнул ворот рубашки, потер пятерней потную грудь, сообразив обреченно: именно так описывают в популярных медицинских брошюрах первые симптомы инфаркта. Подумав, налил почти полный бокал холодной заварки из чайника и, морщась от вяжущей горечи во рту, выпил. Взял трясущимися руками сигарету, с трудом, сломав одну за другой три спички, прикурил.

Трель дверного звонка в ночной тишине напомнила автоматную очередьзлую, короткую. Самохин вздрогнул, уронил сигарету, в полумраке нашел ее на полу по огоньку, сунул опять в рот, затянулся глубоко, до головокружения и пошел открывать. Заявиться в такой неурочный час мог кто угодно - от оперативников с ордером на арест за соучастие в убийстве Щукина до его жаждущих мести братков. Или Федькиных.

Прежде чем отпереть, отставной майор все-таки глянул в дверной глазок. И увидел Ирину Сергеевну. Крутанул замок, распахнул дверь, и соседка упала ему на грудь, всхлипывая и бормоча:

– Я уж ждала, ждала, а вас все нет и нет. И в дверь звонила, и в окна заглядывала... А сейчас посмотрела с балкона, вижу - свет у вас на кухне горит.

– Да я... задержался чуток, - оправдывался неуклюже Самохин. Заболтался с приятелем одним...

– Ох, простите. Не могу. Я сейчас, сейчас.

У Самохина оборвалось сердце, в глазах потемнело. "Все!
– озарило с беспощадной уверенностью, - нет больше Славика".

Ирина Сергеевна вдруг отстранилась на мгновенье, рассмеялась счастливо и опять приникла, крепко обняв за шею.

– Простите, я сейчас как сумасшедшая... Жив Славик, сыночек мой, жив! И не в плену он уже, а у наших!

"У наших?" - соображал Самохин, а когда понял, то чуть не прослезился вместе с соседкой.

– У наших, - бормотал он, чувствуя на шее мягкие руки Ирины Сергеевны, ощущая запах ее духов и еще чего-то, женщинам только свойственного. Понимаю. Он в безопасности. У наших.

Ирина Сергеевна отпустила его, хихикнула конфузливо.

– Ой, что это я так на вас... налетела. Вот, хотите письмо почитаю? Понимаете, я каждый день в ящик почтовый заглядывала - и ничего. А сегодня вечером, поздно уже, по темноте, пошла мусор выносить. Возвращаюсь, глянула - а в ящике конверт. Я, знаете, сразу почувствовала - от Славика!

Самохин тоже улыбался, но как-то обессиленно, взял гостью под локоток, предложил смущенно:

– Пойдемте в зал. Присядем. А то что-то ноги не держат...

Усадил гостью на диван, вспомнил про дымящуюся сигарету в руках, подошел к балконной двери, распахнул ее настежь, побеспокоился:

– Вас так не продует?

– Ой, что вы!
– счастливо отмахнулась Ирина Сергеевна.
– Меня теперь никакие болезни не возьмут. Вот письмо! Давайте, я его вам прочитаю.

Вынула из кармана халатика конверт, раскрыла, достала оттуда несколько куцых листочков, исписанных неустоявшимся мальчишеским почерком, и принялась читать, то и дело утирая рукавом светлые слезы.