Не верю!
Шрифт:
Ася помрачнела, в памяти вспыли обидные слова, которыми они отхлестали друг друга на прощанье.
— Но еще раз повторюсь, — продолжала Наташка, — все это ерунда на постном масле и переживаний глобальных не стоит совершенно. А вот по поводу твоей работы… по-моему, основной депресняк именно из-за этого.
— Думаешь, я зря себя гноблю?
— Нет, — резко возразила Наташа, — я думаю, ты мало себя гнобишь! Ась, неужели тебе правда хочется состариться никому не известной актрисой, которая всю жизнь будет играть третий гриб в левом ряду? Судя по тому, как ты мне описала ситуацию в вашем театре, ничего другого тебе не светит. Тебе не дают серьезных ролей!
— Я еще слишком молодая.
— Даже я с моими убогими познаниями в литературе знаю штук пять пьес, где
— Да не у кого здесь играть! — не выдержав, заорала Ася, — Я ж тебе объясняю: Ковров ставит только детские пьесы, причем делает это отвратительно, а от спектаклей Затихиной меня вообще с души воротит!
— Отлично, а как насчет Сомовой?
Асино разъяренное лицо вдруг потускнело.
— Как будто не знаешь… Она ставит только со своими. Чужих никогда не берет.
Сомова Алена Сергеевна была возмутительно талантлива и режиссурой занималась всю свою сознательную жизнь, начиная со студенческих лет. Еще когда она заведовала любительским коллективом, аншлаги на ее спектаклях были предметом зависти профессиональных театров. У нее была сильная дружная команда из разновозрастных талантливых актеров, которые были воспитаны самолично Аленой Сергеевной. Многие из них закончили местное училище культуры, кто-то получил актерское образование в другом городе, но все неизменно возвращались под надежное крыло любимой Алены Сергеевны. Ибо режиссером она была от Бога. Многочисленные статуэтки гран-при, дипломы всероссийских и международных фестивалей, хвалебные развороты в столичных театральных журналах сделали свое дело — Алене Сергеевне дали сцену и несколько помещений в Доме культуры и разрешили организовать там свой театр. А еще иногда она ставила спектакли на сцене Томского драматического, но только со своими актерами. Несусветная наглость такого особенного положения окупалась экономически: на спектаклях Сомовой всегда был аншлаг, и билеты стоили раза в два дороже обычного. Наверное, больше всего на свете Ася хотела бы играть у нее. И ведь у нее, что самое обидное, был шанс… В девятом классе она прошла отбор в студию Алены Сергеевны, и даже занималась несколько месяцев, но потом, когда репетиций стало слишком много, Ася испугалась, что не сможет совмещать все это с отличной учебой. И ушла. Зато закончила школу с золотой медалью, поступила в ЕГТИ и с успехом там отучилась… и что дальше? А ничего.
— Попробуй, — Наташа глотнула мартини, — что ты теряешь?
— Ничего, — тихо отозвалась Ася и подумала: «Ничего, кроме гордости. Но и той у меня — спасибо Варламову — почти не осталось».
11
— Привет, Ася, — Алена Сергеевна курила у крыльца студии, с интересом рассматривая гостью. Ей было хорошо за сорок, худощавая, с длинными светлыми волосами, она не признавала никакой одежды, кроме джинсов и длинных свитеров. Несмотря на полное отсутствие косметики, выглядела она шикарно. Её будто окружала аура силы, власти, уверенности — более харизматичного режиссера девушка в жизни не встречала. По слухам, на репетициях она была суровой и виртуозно крыла актеров трехэтажным матом, если они лажали. Но и хвалить умела так, что за спиной вырастали крылья.
— Вы меня помните? — заикающимся и каким-то даже блеющим голосом спросила Ася, которая так нервничала, что готова была провалиться в ближайшую дыру в асфальте.
— Как видишь. Что пришла?
— Возьмите меня.
— А зачем ты мне? — выдохнула дым Алена Сергеевна, продолжая внимательно смотреть на девушку. — Актеров в основной труппе у меня хватает, для студии ты слишком взрослая. Двадцать два, да?
— Двадцать пять, — врать не было смысла.
— Ну вот видишь, — с сожалением развела она руками. — А что в своем театре не играется?
— Это хрень какая-то, а не театр. Как будто сами не знаете, — Ася вдруг перестала трястись, ведь самое страшное уже произошло. Ей отказали. Ну и ладно. Ну и прекрасно.
— Знаю. А что сразу после института ко
мне не пришла?— Боялась, — честно призналась Ася, — что не возьмете.
— А сейчас не боишься?
— Боюсь. Только хуже, чем сейчас, всё равно уже не будет.
Алена Сергеевна молчала и изучающе смотрела на Асю. У неё явно что-то произошло. Но для актрисы надрыв внутри — это даже хорошо; острее и эмоциональнее играть будет.
— Ася, если ты очень хочешь, ты можешь ходить к нам на репетиции.
— Что? — пролепетала девушка, не веря своему счастью.
— Рано радуешься. Ролей пока давать не буду и в штат не беру. Можешь просто заниматься с нами, смотреть на работу и помогать. Пока так, потом посмотрим. Есть на что жить или ты совсем без денег?
— Я устроюсь куда-нибудь. В любом случае что-то придумаю.
— Тогда жду сегодня вечером в шесть часов, — усмехнулась Алена Сергеевна, — познакомлю тебя с ребятами.
— Спасибо, — Ася хотела броситься к режиссеру и обнять её, но застеснялась. — Вы даже не представляете, как для меня это сейчас важно.
— Представляю, — просто сказала женщина. — До вечера.
И, бросив окурок в урну, скрылась в дверях театра.
Когда принято решение, то все становится гораздо проще. Можно не думать, не переживать, а просто делать. Уволиться из театра, выдержать скандал с родителями, устроиться в детский центр педагогом по театру, а два раза в неделю подрабатывать официанткой в баре. И все для того, чтобы каждый день приходить в театр и испытывать давно забытое чувство счастья от того, что ты занимаешься любимым делом. Ну… или хотя бы смотришь на любимое дело со стороны.
Ася была в театре Сомовой на странном положении. С одной стороны, ей был открыт доступ на все репетиции и на все спектакли, с другой — она не играла. Совсем. Алена Сергеевна позволяла Асе участвовать в тренингах по сценической речи, хореографии, актерскому мастерству. Но как только дело доходило до работы с пьесой, Ася усаживалась на стул возле Алены Сергеевны и становилась безмолвным наблюдателем.
Ребята в театре быстро привыкли к тому, что рядом есть ничем не занятый человек и постоянно нагружали её просьбами: погладить костюм, принести реквизит, зашить прореху на платье, проверить выученный текст. Ася не отказывалась, понимая, что из таких нетворческих мелочей складывается жизнь их независимого театра, где нет реквизиторов, костюмеров и гримеров, где ведущий актер сам после спектакля стирает свой костюм, а ведущая актриса без проблем засучит рукава и перемоет гору посуды после вчерашних посиделок. Не то чтобы девушка была от этого в восторге, но таковы были правила игры в этом странном театре. Зато все это с лихвой перекрывалось той до мурашек настоящей творческой жизнью, которая кипела на репетициях и спектаклях. В Томском драматическом режиссеры сами решали, что ставить, заранее распределяли роли, а потом просто командовали, кому куда встать и что делать. Это было скучно, неинтересно и… безжизненно.
У Сомовой же актеры и режиссер творили вместе, были заодно. Конечно, на первый взгляд, в коллективе царил беспредел: пьесу для будущего спектакля выбирали, споря и ругаясь, всем театром, на роли устраивались пробы и любой мог предложить свою кандидатуру, а прежде чем спектакль обрастал четкими мизансценами, актерам давалась свобода придумывать: они делали этюды, предлагали свои решения — иногда дикие и безумные! — но из всего этого сумбурного материала в какой-то момент вдруг выкристаллизовывался Спектакль. Живой, искренний, трогающий зрителей. И ради этого волшебства можно было смириться со многим.
Рождение одного из таких спектаклей Ася смогла увидеть своими глазами: от первоначального замысла до готовой постановки. Это была классическая «Гроза» из школьной программы, но как по-новому она зазвучала в руках Алены Сергеевны и ребят! Превратилась в трогающую зрителей историю домашнего абьюза, попыток бороться с теми, кто привык морально растаптывать людей, в рассказ о любви вопреки и о том, как один человек может бросить вызов целому миру. И вот тут Ася впервые испытала такое всепоглощающее, злое и рвущее на части чувство, как актерская ревность.