Не время для игр

Казалось бы – живи и радуйся, но нет. Я так не могу!

В сотый раз за сегодня проверил почту. Новых сообщений – ноль. И так уже которую неделю. Как на иголках, постоянно сомневаясь – а правильно ли я поступил? С каждым разом всё больше кажется, что нет.

Взгляд соскользнул с экрана, где подробно рассказывалось о плюсах и минусах многоразовых памперсов, вниз, на одинокую фотографию в старенькой электронной рамке. Наш групповой снимок, последняя встреча перед тем, как жизнь развела нас в разные стороны. По очень печальному поводу.

Официальные похороны Алисы состоялись сразу же после реабилитационного периода, затянувшегося на несколько недель. Нас обследовали, опрашивали, оказывали психологическую помощь, но на самом деле просто держали всех под одной крышей. Только когда родственники игроков окончательно запрудили сеть своей петицией о произволе Корпорации, наконец, решили выпустить. Но я чувствовал, буквально спинным мозгом, как за нами продолжают незримо наблюдать, оценивая каждый сделанный шаг. Может, именно поэтому я продолжаю себя вести, как ни в чём не бывало. Но это далеко не так.

Алису, в числе прочих, отключили от аппаратов жизнеобеспечения накануне нашего освобождения, посчитав, что дальнейшие затраты на поддержание в них жизни нецелесообразны. Целых двадцать восемь человек, чей мозг окончательно умер. Ещё тридцать два, по официальной версии, – в глубокой коме, и неизвестно, смогут ли они когда-нибудь очнуться. Как ни странно – особого скандала не произошло, с нас взяли подписку о неразглашении, провели пресс-конференцию, подав откорректированную версию событий, и общественность окончательно успокоилась. Всю вину возложили на Безликого и ещё двоих программистов, участвовавших в афере. Нашли ли заказчиков и что было похищено во время взлома серверов Корпорации в тот момент, пока все сотрудники как один пытались нас вытащить, – никто, естественно, не распространялся. Если бы не проболтавшийся Алик Миносян, я бы так и не узнал, что он вообще произошёл, этот взлом.

Но в тот момент мне было не до того. Как сейчас помню – шёл мелкий дождь, будто само небо оплакивало нашу потерю. На похоронах Алисы из родственников присутствовала лишь её мать – грустная и тихая женщина, ссутулившаяся от свалившейся на её узкие плечи тяжёлой ноши. Она почти не плакала, но постоянно повторяла одну-единственную фразу: "мой бедный воробушек..." Глядеть на неё спокойно не было никаких сил. Мы по очереди подходили к ней, пытаясь утешить, но слова были бессильны в этот день. Дольше всех с ней общалась Лена, которую мы по привычке продолжали звать Аурой. Никнеймы остались при нас, никуда не исчезнув при общении, напоминая о том, при каких обстоятельствах мы познакомились, и называть друг друга по имени ни у кого язык уже не поворачивался. Только для Алисы сделали исключение.

Представители Корпорации – двое в тёмных строгих плащах, демонстративно держались в стороне. Они понимали, что сейчас лезть с соболезнованиями и разговорами о компенсации, мягко говоря, чревато. Уж слишком недобрые взгляды бросала в их сторону наша маленькая компания.

Печенька и Тип-Топ не пришли, хотя я точно знаю, что оба остались живы – видел их мельком в реабилитационном центре. Им приходилось намного сложнее, так что безопасников никто не винил. Это мы вольные люди, куда захотели, туда и пошли. Ну, почти.

Так что на фото нас оказалось всего четверо. Напрочь сбривший свой гребень хмурый Ящер, Аура, со слезами на глазах, сильно похудевшая Джули, которую врачи едва вытащили с того света. и, собственно, я сам…

– Милый, ты спать идёшь? – мягко и участливо спросила Камелия за моей спиной.

Она всегда так говорила, когда видела, что я смотрю на фото или просто пялюсь в пустое пространство. Понимает, и старается помочь, а мне оттого только хуже…

– Нет, я ещё посижу немного, – голос мой предательски дрогнул. – Не жди меня, ложись.

Камелия вздохнула и подошла ко мне, обняв за плечи. Из-за объёмного живота ей становилось всё тяжелее ходить, но перенести спальню на первый этаж она категорически отказывалась, предпочитая каждый вечер подниматься по лестнице на второй. А я не мог, не находил в себе сил с ней спорить, хоть и читал о вредности излишних нагрузок. Мда, Глеб Игоревич будет ещё тем богатырём, весь в своего отца…

– Я знаю, что тебе пришлось очень тяжело, – она с трудом наклонилась и поцеловала меня. – Ты изменился. Я всё понимаю. Но я по-прежнему люблю тебя и верю, что у нас всё будет хорошо. Спокойной ночи, не засиживайся допоздна.

Я не смог ответить – горло сдавил спазм, но Камелии не нужно было слов. Повернувшись, она тихонько пошла к лестнице, поддерживая одной рукой округлый живот. Мне бы встать да помочь, но вместо этого я снова уставился на экран. Не могу, просто не могу!

Как я до этого докатился?! Это неправильно…

Камелия ушла. Я опустил голову на ладони, стиснув зубы. По прикушенной губе потекла тонкая струйка крови. Каждый мой день – это испытание. Может, сегодня я ещё выдержу, но надолго меня не хватит. Проклятый Алик и трижды проклятая Корпорация!

Сколько ещё может так продолжаться?! Сколько мне ещё жить чужой жизнью, не в силах никому рассказать о том, что же со мной произошло? Невыносимо ждать, пока меня раскусят, рано или поздно. Я не разведчик, и не шпион, меня к такому не готовили. На работе уже смотрят косо, перешептываются за спиной, а один из лесников – крепкий старик по кличке Хохол – вчера вообще напрямую выдал:

– Игорь, я тебя не узнаю. Тебя не подменили часом?

И хоть произнес он это вроде как в шутку, я видел, насколько серьёзным был его взгляд. Оправдываться частичной потерей памяти – глупая затея, но ничего другого мне на ум не пришло. И всё же я каждый день делаю такую тонну ошибок, что списывать всё на неё чистой воды идиотизм. Может, уволиться? Но не вызову ли я к себе этим необоснованным поступком подозрения? Пусть мне и выдали солидную компенсацию, для Игоря Талтера работа в лесничестве больше чем хобби – это образ жизни. Так, по крайней мере, было сказано в том досье, которое мне украдкой подсунул чёртов Алик. И зачем я его послушал?!

Игорь Талтер – хороший честный парень, в округе его знают и уважают. В городе было бы проще затеряться, но он живёт в маленьком лесном посёлке, где все жители здороваются поутру друг с другом за руку и ходят в гости без приглашения. С каждым проклятым днём мне всё тяжелей соответствовать его образу. Это не моя жизнь!

А я даже Камелии ничего рассказать не могу. Да и как она теперь это воспримет, что живёт второй месяц под одной крышей с чужим, по сути, человеком? Как же всё запуталось…

«Будь ниже травы, я всё улажу. Не высовывайся!»

Ага, легко сказать. С каждым днём надежды на этого пройдоху Алика всё меньше. Повезло мне, что первым, кого я увидел после пробуждения в чужом теле, был именно он? Не знаю, если честно. Но в ином случае мне бы просто так спокойно дышать не дали, это точно. Тридцать два человека в коме?! Враньё, нескольких из них мы и в глаза не видели, хотя коматозные лежали вместе с нами в одном реабилитационном центре. В том числе и я. Точнее, моё тело. Единственная хорошая новость во всей этой ситуации – мозг продолжал функционировать, энцефалограмма врать не умеет, впрочем, как и я. Так что, единственная моя надежда – что мы с Талтером просто обменялись сознаниями и когда-нибудь сможем вернуться обратно в родные тела.