Не все мы умрем
Шрифт:
Теперь Евгении оставалось лишь сделать последний шаг. То, что любой груз по территории нашей страны можно перевезти бесплатно, в этом вы только что убедились. А можно ли сделать так, что за перевозку ваших цистерн вам еще и заплатят?
Что мы там говорили о Евклиде, Лобачевском, Гильберте, об искривлении пространства? Ерунда все это! Забудьте! Теперь речь пойдет о вещах вообще запредельных, и названия им наука пока не придумала.
Если в цепочке Горьковская железная дорога — Приморэнерго нет ни одного платежеспособного клиента, то где его взять?
Сложнейшая задача искривляет
Вы проиграли.
А что для этого сделает Евгения?
Она откроет телефонный справочник.
Ну-ка посмотрим, кто здесь богатенький Буратино? Ну конечно же, Московский нефтеперерабатывающий завод в Капотне. Где твои пять золотых монеток? Ну-ка показывай! И звонит:
— Вы получаете серную кислоту из Ульяновска?
— Да, — соглашается богатенький Буратино.
— А сколько вы платите за перевозку? — вкрадчиво спрашивает лиса Алиса.
— Пять золотых монеток, — всхлипывает Буратино.
— А я с вас возьму три монетки. И охрана наша. Ну как, согласны?
Буратино, естественно, рад до смерти. Еще бы ему не радоваться! Аж две золотые монетки он сэкономил! И охрана по Стране дураков обеспечена, чтобы серную кислоту Карабас Барабас не выпил. Конечно, богатенький Буратино не догадывается, что в железнодорожном составе с его грузом будет и двадцать цистерн со спиртом, но какое Буратино до этого дело? Он ведь непьющий! И он говорит:
— Я согласен. Когда поставка?
— Как вам удобно.
— Очень хорошо.
— На днях к вам придет кот Базилио с договором. — Лиса Алиса кладет трубку и тут же звонит в Ульяновск по поводу спирта: — Георгий Константинович!
— Евгения Юрьевна!
— Я присылаю курьера.
— Жду!
Что вам еще непонятно в черных дырах и искривлении пространства? А! Откуда Евгения знает, что в нефтеперегонном процессе используется серная кислота?
Учиться надо было в школе хорошо!
Именно за это ее и не любил Малиныч. За ее пятерки в школе, за неравенство интеллекта, за кота Базилио, в которого она его превратила, за курьера и за многое, многое другое.
Около двенадцати они сидели в махонькой кухоньке офиса и пили чай: Таечка с миндальным пирожным, Малиныч с карамелью, Барсуков с «таком» (худеет), а Евгения с кусочками мацы.
— Это что? — брезгливо спросил Малиныч.
— Маца.
— Ты что, еврейка, что ли?
— Владимир Дмитриевич, какое у вас смелое, оригинальное мышление, — пропела лиса Алиса. — Вы, я вижу, любите чай. Могу ли я на этом основании предположить, что вы китаец?
Барсуков захохотал:
— Малиныч, ты Библию читал?
— Я читаю жировки, — надулся Малиныч. — За квартиру платить нечем.
— Если бы ты читал Библию, — как ни в чем не бывало продолжал Барсуков, — ты бы знал, что Моисей завещал евреям не есть дрожжевого хлеба, он вреден для здоровья. И не только для еврейского. Вот она и ест мацу, понятно?
Евгения посмотрела на часы.
— Без двух минут двенадцать.
У меня такое чувство, что с ним что-то произошло, — обратилась она к Барсукову.— Сколько раз он уже подводил! — возмутился Барсуков. — Помнишь, на Киевский не явился? И теперь вот сидим и как идиоты ждем! Откуда ты ему звонила?
— Из автомата на Арбате.
В это время раздался звонок.
Трубку схватила Евгения.
— Евгению Юрьевну можно?
— Кто ее спрашивает?
— Муж.
Это было так неожиданно, что она сразу даже его не узнала, а он не узнал ее.
— Евгению Юрьевну можно? — повторил голос.
— Миша, это ты?
— Ты не можешь сейчас со мной встретиться? Я стою на бульваре против твоего офиса.
Михаил ходил по аллее Гоголевского бульвара взад-вперед, засунув руки в карманы брюк. Увидев ее, остановился. То, что он не пошел навстречу, выдавало его нервозное состояние.
— Что случилось?
— Меня отстранили от работы.
— От следствия по Мокрухтину?
— От работы вообще. И от следствия по Мокрухтину в частности.
— Причина? — Евгения потянула мужа на лавку, не сводя с него глаз.
— Сегодня ночью оперативники убили того, кто искал тайник.
— Убили? Зачем убили? Его надо было брать живым!
Михаил стал заученно повторять, видно, и повторять надоело:
— Потому что вооружен, потому что стрелял на звук голоса, потому что попал, между прочим, в Завадского, дважды ранил его, а оперативники такого профессионала не ожидали и никто не хотел умирать, вот и открыли беспорядочную стрельбу — и наповал. С Завадского взятки гладки, он в Склифе лежит, а меня вызвала Болотова и предъявила мне обвинение, что свидетель был уничтожен преднамеренно.
— Она что, совсем? — спросила Евгения.
— В этот раз была совсем. Посмотрела бы ты на нее! Только что не позеленела от злости. Да ты ее должна помнить! Однажды мы подвозили ее на Фрунзенскую набережную. Она как в «Оку» твою влезла, машина чуть не на брюхо села.
— Помню-помню, — прошептала Евгения. И про себя уже: «В «Оке» я ее толком и не разглядела. Миша усадил Болотову рядом со мной на переднее сиденье, вероятно боялся, что на заднем она просто не поместится. Я мельком глянула на нее, когда поздоровалась, — и все. Какое-то оплывшее лицо и глаза, не выражающие ничего, кроме злобы. Зато пухленькие ручки прокурорши, намертво вцепившиеся в сумку на коленях, каждый раз бросались в глаза, когда я переключала скорости… Как же, как же… Пухлая женская ручка тянется к пачке долларов в машине Мокрухтина. Вот где я ее видела, и совсем недавно — на пленочке». — У тебя раньше с ней были конфликты?
— Лично со мной — никогда. Ты же знаешь, — усмехнулся Михаил, — я — конформист. А другие ее терпеть не могут. За глаза зовут Гиеной Борисовной.
— Гиена Борисовна, — повторила Евгения. В душе у нее что-то сдвинулось. Только одного человека в своей жизни она так называла, и только одному человеку подходило прозвище данного млекопитающего из отряда хищных. Она представила себе лицо прокурорши, каким могло быть оно шестнадцать лет назад, и, еще не веря себе, Евгения спросила: — Елена Борисовна? А откуда она к вам пришла?