Не выпускайте чудовищ из шкафа

«Малый толкователь карт и гадальных арканов», выпущенный под редакцией Общества любителей Предсказаний и рекомендованный для домашнего применения лицам, не обладающим истинным даром Прозрения.

Выбравшись из дома, я раздраженно подняла капюшон куртки. Бесит.

Иррационально бесит.

Нет, я все понимаю. И что эмоциональная нестабильность вполне закономерна после трансформации. И… и не только это. Но все равно.

Вдох.

Выдох.

И маленький нож, который надо показать Софье.

– Все в порядке? – осведомился Бекшеев, который сменил костюм, но вот физию не сменишь, как была мятой, так и осталось.

– Более-менее. Это просто нервы. Когда меняешь физическую структуру тела, то потом отходит…

Помнится, Элечка плакала всегда. Потом. Причем слезы из глаз катились крупные, красивые. А она могла улыбаться, говорить, но плакать не прекращала. Майка, та впадала в тоску и просто лежала, уставившись в одну точку.

А я вот злилась.

Всегда.

Мозгоправ сказал, что дело даже не в трансформации, что это пережитая, непроработанная травма так сказывается. Я его послала… послала бы, если бы не это вот.

– Хотите, - из кармана кашемирового пальто появилась шоколадка. – Мне помогает. До сих пор не могу отделаться от привычки таскать сладости в кармане.

– Спасибо.

Как ни странно, шоколадку я взяла. Есть привычно не хотелось, более того, к горлу подкатывала дурнота.

– Вы… - я понюхала. А шоколад-то отличнейший. Только все одно тошнит. Не от шоколада. Отходняк. И жизнь такая.

Мишка вот.

– Вы во дворе подождите, ладно? Софья… она чужих не любит. И отвлекаться станет. А мне надо, чтобы она попробовала.

– Надеетесь, что-то увидит?

– Надеюсь, - я все-таки откусила кусок. Сладкий. И горький. Шоколад расползался по языку темным бархатом. И злость не то, чтобы исчезла.

Расступилась.

– Хотя, конечно, вряд ли. Дар у нее заблокирован… сами понимаете.

– Честно говоря, не очень, - он пристроился сбоку. И к шагу моему Бекшеев, несмотря на трость, приноровился. Идет. Стучит. И держится так, прямо, словно ничего-то этакого нет, словно мы просто гуляем по улице, как нормальные люди.

Вот это меня всегда и удивляло. То, что со стороны меня вполне можно принять за нормального человека.

– Мы получали сводки. Выдержки. А вот провидиц, как таковых… редкость, знаете ли.

Еще какая.

Только вот… сейчас их не осталось. И дело не в том, что фрицы выбили. Отнюдь. Сами они.

– Этот дар сводит с ума. Если слабый, тогда еще ладно. Можно как-то удержать, но…

Но кому нужны слабые? На войне-то? Вот и появился очередной проект.

И новые лекарства, которые Софье кололи. Она об этом говорила редко, нехотя. Впрочем, что она могла бы сказать? Ничего нового. Главное, что помогали. Лекарства. И дар раскрывался. Развивался. И захватывал разум.

– Вы видите цифры или что там еще. А она картинки. Много-много картинок разных событий. И чем дальше, тем более… как она как-то выразилась, реальных. Постепенно становится сложно выбирать, какие из них более реальны. И провидцы теряются. Множество вероятностей. И якоря не выдерживают. Кто-то спустя год, кто-то позже, но…

Я развела руками.

– Софье повезло. Она вступила в Программу уже в последний год. Когда и ту изменили, сделали мягче, наверное, поняли, что люди не вывозят. Да и война близилась к финалу. Вот и… дожила.

Как-то.

Мы шли. И тросточка Бекшеева звонко цокала о камни. А я смотрела… нет, не на него. Чего я там не видела. На поселок. Мощеные дороги. Тротуары.

Фонари.

К вечеру загорятся желтым теплым светом.

Крыши. Дома. Улицы.

Кот вот бродит у ограды, то просачиваясь сквозь прутья на ту сторону, то обратно. Люди… люди здесь есть. И вот прогуливается Хавронская, купчиха второй гильдии, с дочерью, зятем и двумя внучками. Почтенное семейство, в городе известное. И я с ними знакома. Кланяюсь.

А мне в ответ…

И ничего это не значит. Ровным счетом ничего. Как и мое отражение в витрине. За стеклом – шляпки на паре деревянных болванов и кружевная шаль.

Ридикюль с вышивкой.

Пара перчаток. Еще какие-то мелочи. Лавка-то весьма известная. Сюда все модницы заглядывают. А я отворачиваюсь.

– Её тогда тоже накрыло, - зачем я снова и снова возвращаюсь к оборванному этому разговору?

Идти недалеко. Но мне почему-то не хочется возвращаться. Опять не хочется. И не потому, что дома не ждут. Скорее… Софья пока не знает. А сказать придется.

И попросить.

Зная, что для нее мучительно это, с запертым даром, что и опасно, потому что запоры могут рухнуть. Зная, что не откажет. Просить.

И потому замедляю шаг. А Бекшеев, кажется, вздыхает с облегчением. Ну да, его хромота стала заметнее. Но мог бы и сказать. Только… не скажет.

Гордый.

Баран.

– Вы так и не рассказали.

– Ну да… все время сворачиваю не туда.

И потому, что рассказывать особо нечего. Деревушка. И ощущение присутствия, главное, такое вот… смутное. Мне бы тогда задуматься, поверить, но ведь дело-то идет к концу, и всем понятно, что фрицев мы додавим. А значит – победа.

О ней не говорили, боясь спугнуть, но верили. Отчаянно. Как верят в весну в середине февраля.

– Я не почуяла мага. Он… потом сказали, что там даже не один был. И их пророк, который оказался сильнее Софьи. Ведь можно было бы просто обойти, круга дать, по болоту или даже по лесу. А мы полезли. Софья вдруг уверилась, что нам нужно туда. Обязательно. Ловушка… пророки, сильные, которые из старых родов, способны играть с вероятностями. Не видеть, как Софья, куда ей больше, её и так на максимум вытянули, а именно создавать собственные. Вот и создал. А мы сунулись. Нас и накрыло.

– Вы тогда с ними и познакомились? С Медведем?

И снова ему неловко, но это не личный интерес. Какой? Понятно, какой… Мишка, которого не стало. Сломанная шея. Кровь. И тело, которое сбросили со скалы.

Кто-то свой.

Кто?

Послать его на… Медведь не стал бы. Я уверена. И это не вера на пустом месте, нет. Я точно знаю, что Медведь скорее сдох бы, чем тронул Мишку. Или любого другого.

Но…

– Нет, не тогда.

Хотелось послать Бекшеева с его любопытством, с его желанием влезть в это вот дерьмо, но… Мишка был. Там, на столе.