Не выпускайте чудовищ из шкафа

Уже не удержался.

С ума ведь сходят постепенно.

А потом был паром. Старый. Скрипучий. Провонявший моторным маслом и рыбой. Тесная каюта, стоившая едва ли не дороже, чем мягкий вагон от Петербурга. Узкая кровать.

Матушка, которую, казалось, ничего не брало. И она, склонившись над ним, качала головой. Ничего не говорила. Но и хорошо. Он сам себе все сказал, что нужно, и что нет.

А теперь вот остров.

Дальний.

Дальше и вправду некуда. Протяженность – двадцать верст. Порт. Старые шахты, в которых век тому добывали кристаллы. Жила была богатой, но потом как-то резко иссякла. И предприятие разорилось. А вот люди остались.

Городок.

Рыбацкие деревушки.

Война обошла их стороной, потому как далеко. Сюда и самолеты-то не долетали, не говоря уже о кораблях. Нет, море вроде бы вот оно, рядом, точит ледяные когти о берега. Да только и берега эти на диво неудобны. Узкие коридоры, клыки и рифы.

Тяжелый корабль не пройдет. Паром вот только, но… что вывезешь на этом пароме? Особенно, если везти нечего.

Нет, никому-то Дальний не нужен.

Как и сам Бекшеев. Он осторожно склонил голову влево. Вправо. И снова влево. Матушкин внимательный взгляд ожег шею.

Лучше бы и вправду что-то да сказала.

– Пейзажи у вас тут… своеобразные, - выдавил Бекшеев, чувствуя себя полным дураком. – Далеко до города?

– Не особо. Да и город тут такой…

Лучшая Ищейка особого чуть прищурила глаза. Он её другой представлял. Более… свирепой, что ли? А тут обычная женщина.

Не слишком молодая, но и старой назвать её язык не повернется.

Изменилась.

Странно. Ему казалось, что он её и не запомнил совершенно. Тогда ведь хватало других женщин, свободных, счастливых. Тогда и он сам, и все-то вокруг просто захлебывались этим вот счастьем.

Как же. Война закончилась.

Победа.

И значит, все будет, как раньше. Нет, много лучше, чем раньше, иначе зачем это все? Кто бы знал… Может, и к лучшему, что не знал. Хоть немного побыл счастливым. И она. Тогда, на том балу у Потоцких, она сияла внутренним светом. И кажется, этот свет и привлек тогда внимание.

На мгновенье.

Он вдруг вспомнил. Вальс. Поворот головы. Смех. Взгляд её, направленный на мужа, полный даже не любви – немого обожания. Изящную линию шеи. Тонкий локон, что касался этой шеи, лаская её.

Сияние драгоценных камней.

Ей безумно шло то легкое платье. И сапфировый гарнитур.

Тем страннее, что старый военный плащ тоже вполне гармонично смотрелся. Бекшеев старательно прикрыл глаза. Неудобно получится, если она заметит.

А она заметит.

Не может не заметить.

Он ведь заметил морщинки в уголках глаз. И обветренную темную кожу. Губы, которые она зло покусывала. Взгляд этот, чересчур уж сосредоточенный. Не дорога занимала её мысли.

Гельшь.

Вот ублюдок. И угораздило же его. Именно сейчас. Именно когда Бекшеев понадеялся, что нашел тихое, самое, быть может, унылое место во всей Империи.

То самое.

Если дар не обманул. Место – то самое. Нужное. А этот мешается.

Надо будет побеседовать. Не с самим княжичем, с этим говорить бесполезно, но должен быть среди его челяди кто-то, поставленный следить. Вот пусть и следит. А то и вправду прибьют ненароком, нехорошо может получиться. Неудобно. Расследовать придется. А у него другое дело.

Машина замедлила ход.

Тоже интересно, старая, снаружи выглядит едва ли не развалиной. Кузов местами в пятнах ржавчины, кое-где краска слазил лохмотьями, а вот мотор работает ровно. И сам автомобиль мягко идет.

Не все тут просто.

Да.

Он поймал в зеркале обеспокоенный матушкин взгляд. И покачал головой. Странно, но и вправду отпускало. Такого с ним не случалось прежде, чтобы головная боль, накатившись, вдруг передумала и отползла. Бекшеев осторожно повел головой влево. Вправо.

Прислушался.

Надо же…

– Что-то не так? – Зима повернулась к нему.

– Слегка укачало по пути, - почти не соврал Бекшеев. И добавил. – Я поговорю, чтобы этого клоуна убрали с острова. И да, компенсацию он доплатит.

Почему-то посмотрели с умилением, как будто он глупость ляпнул.

Может, и вправду глупость.

– С паршивой овцы… - Бекшеев не договорил, поняв, что все звучит, как оправдание. И уставился в окно. – Это главная улица?

– Точно. Рыбацкая. Есть еще Малая Рыбацкая. И Западная Рыбацкая.

– А Восточная?

– Собирались строить, но там всего один дом, - она помолчала и добавила. – Мой. Улицы не вышло. Поэтому только номер.

– А так бывает? Как же… письма писать. Или посылки? – удивилась матушка.

– Да все одно в контору пришлют, а там все всех знают. Почтальон и донесет, если надо.

Действительно.

– Здесь… довольно чисто, - молчать было невыносимо, а говорить не о чем, и Бекшеев уставился в окно. И отметил, что дверцы тоже не дребезжат. У того лакового такси, что отвезло их к пристани в Лазурном, дребезжали. А тут вот – нет.

Улица и вправду чистая.

Широкая мостовая. Камни подогнаны плотно друг к другу, и машина идет мягко. Бордюр выкрашен белой краской. Тротуары неширокие, но кому здесь гулять. Разве что куда-то спешила солидная, в тяжелой шубе и цветастом платке, дама. За нею следовали две попроще.

Служанки?

Дочери?

Женщины остались позади.

Дома тут невысокие, в один этаж. И раскинулись, словно норовя дотянуться друг до друга. Одни побольше, даже с колоннами имеются. И с балконами. Другие простого виду. Третьи вовсе серые некрасивые кубы, словно из камня наспех вытесанные.

– Там он градоправитель живет… и доктор наш, но его никогда на месте нет.

– Почему? – матушка даже обернулась, запоминая уютного вида особнячок.

– Так… работы много, - Зима пожала плечами. – Его вечно то туда, то сюда… он писал, стало быть, чтобы кого прислали в помощь.

– И как?

– Прислали. Двух. Один спился в первый же год. Второй сбежал. Хотя наши его не обижали. Честно.

– Это как-то…

– Тут мало кто приживается. Только…

Она осеклась.

– Сами потом поймете. Зимой это особенно хорошо видно. Вон там дальше Севастьянов. У него тут рыболовная артель. И консервы делать сподобились. Еще Урусов. Китобойных два корабля держит, ну и прочий народец тоже. Ничего мужик, с характером. Уже завтра явится.

– Зачем?

– Знакомство сводить. Ну и кланяться. Лучше берите деньгами.