Не жалейте флагов

– Ты уплатила?

– Да. Боялась, что он спросит с Фредди.

– Ну и жук! Так или иначе, он остается.

– Ну конечно. Я и сама, как обдумала все хорошенько, поняла, что он останется. Просто не знаю, почему я вчера приняла это так близко к сердцу. Наверное, так ошеломила меня встреча с Конноли.

– Сегодня мы должны их где-то пристроить.

– Это безнадежно. Их никто не пустит, – Ты имеешь право действовать в принудительном порядке.

– Да, но я просто не могу им воспользоваться, – Зато я могу, – сказал Безил. – За милую душу.

После завтрака они направились из столовой в восьмиугольную гостиную. Коридор, которым они шли, хоть и был одним из кружных путей дома, имел пышный карниз и высокий оштукатуренный потолок; дверные проемы были украшены классическими фронтонами, в искрошившихся антаблементах которых стояли бюсты философов и композиторов. Такие же бюсты стояли с правильными интервалами на мраморных пьедесталах. Все было гармонично и великолепно в Мэлфри – все, если не считать Дорис, которая в это утро подстерегала их в засаде, обтирая собой пилястру, словно корова пень.

– Привет, – сказала она.

– Привет, Дорис. А где Мики и Марлин?

– Во дворе. Не беспокойтесь. Они нашли снежную бабу, которую сделали другие ребята, и теперь уродуют ее.

– Ну так беги к ним. – Я хочу быть здесь с вами – и с ним. .

– Ну конечно, – ответил Безил. – Вот уж не мечтал о таком счастье. Я подыщу вам хорошую квартиру за много-много миль отсюда.

– Я хочу быть с вами.

– Иди помоги уродовать снежную бабу.

– Это детская игра. А я не ребенок. Почему вы вчера вечером не захотели потаскать меня за волосы, мистер? Может, вы подумали, у меня гниды? У меня их больше нет. Сестра в заведении все вычесала и смазала волосы маслом. Вот почему они у меня чуточку сальные.

– Я не таскаю девочек за волосы.

– Таскаете. Я сама видела. Ее вот таскали… Он ваш мальчик, да? – спросила она, поворачиваясь к Барбаре.

– Он мои брат, Дорис.

– А!.. – сказала она, глядя на них своими темными свинячьими глазками, в которых проглядывала мудрость трущоб. – Но вы на него глаз положили, да? Я видела.

– Правда, жуткий ребеночек? – сказала Барбара.

III

Проблему подыскания жилья для Конноли Безил решал с чувством и методично, удобно устроившись за столом с картой военно-геодезического управления, местной газетной и небольшой адресной книгой в красном кожаном переплете. Книга эта в числе прочих вещей досталась Барбаре по наследству от покойной миссис Сотилл, и в нее были внесены имена всех мало-мальски состоятельных соседей в радиусе двадцати миль окрест, в большинстве с пометой Т.П.С., что означало: Только для Приема в Саду. Барбара, не жалея усилий, пополняла этот бесценный справочный труд последними данными и время от времени вычеркивала умерших или уехавших из прихода и вписывала вновь прибывших.

– Как насчет Харкнессов из Дома в старой Мельнице в Северном Грэплинге?

– спросил Безил.

– Это пожилая пара. Он на пенсии после какой-то службы за границей. Она, кажется, музицирует. А что?

– Вот объявление, они приглашают жильцов.

Он сунул ей газету, и в разделе «Жилищные услуги» она прочла:

– «Примем жильцов, на полный пансион в чудесной мельнице пятнадцатого века с современными удобствами. Идеальная обстановка для пожилых Людей и художественных натур, желающих укрыться от тягот войны. Продукты исключительно местного производства. Уединенные старинные сады. 6 гиней в неделю. Гарантируем отличные рекомендации, таковые же необходимы.' Харкнесс, Дом в Старой Мельнице, Северный Грэплинг».

– Ну так как, подойдет это для Конноли?

– Безил, ты не посмеешь!

– Еще как посмею. Сию же минуту беру их в оборот. Тебе дают добавочный бензин для разъездов по устройству эвакуированных?

– Да, но…

– Прелестно. Сейчас же отправляюсь туда с Конноли. Это мой первый серьезный вклад в военные усилия, понимаешь?

Обычно, когда машина выезжала из гаража, мальчишки из эвакуированных как угорелые бросались к ней и висли на подножках с криком: «Тетенька, прокатите!» Однако в это утро, видя на заднем сиденье страшилищных Конноли, ребятишки молча отступили. Матери не разрешали им играть с Конноли.

– А почему мне нельзя сидеть с вами впереди, мистер?

– Ты должна следить, чтобы брат и сестра не баловались.

– Они не будут баловаться.

– Это ты так думаешь.

– Они не будут баловаться, если я им скажу, мистер.

– Тогда почему ж они не ведут себя как следует?

– Потому что я велю им вести себя плохо. Так, для потехи; понимаете? Куда мы едем?

– Искать для вас новый дом, Дорис.

– Далеко от вас?

– Очень далеко.

– Слушайте, мистер, Мики в общем-то не такой плохой, а Марлин не такая глупенькая. Ты глупенькая, Марлин?

– Не очень, – ответила Марлин.

– Она умеет следить за собой, когда хочет. Когда я велю.

Так вот, мистер, давайте по-честному. Позвольте нам остаться с вами, и уж я ручаюсь, детишки будут хорошо себя вести.

– Ну, а как насчет тебя, Дорис?

– Мне не надо хорошо себя вести. Я не маленькая. Ну как, порядочек?

– Нет.

– Вы все равно увозите нас?

– Безусловно.

– Ну так подождите! Посмотрите, как мы отделаем этих, куда вы нас везете.

– Не буду ни ждать, ни смотреть, – ответил Безил. – Но не сомневаюсь, что со временем услышу о вас.

Северный Грэплинг, возведенный в камне поселок с неровными крышами из каменной же плитки, каждой из которых было не меньше ста лет, находился в десяти милях от Мэлфри. Он лежал в стороне от большой дороги, в ложбине между холмами; через него, вдоль его единственной улицы и пересекая ее под двумя старыми каменными мостами, протекала река. В верхнем конце улицы стояла церковь, форматы и богатая отделка которой заявляли о том, что за столетия, истекшие со времени ее постройки, Северный Грэплинг сжался в размерах, тогда как остальной мир разрастался; в нижнем конце, за вторым мостом, стоял Дом в Старой Мельнице – именно та тихая пристань, осколок седой старины, о которой может мечтать человек, вынужденный зарабатывать на жизнь под иным, более суровым небом. И мистер Харкнесс в самом деле мечтал о ней, мечтал годами, убивая себя на службе в Сингапуре или отдыхая после работы на клубной веранде, в окружении тучной зелени и кричащих красок. Еще будучи молодым, он купил дом на деньги из отцовского наследства в одну из своих побывок на родине, рассчитывая уединиться в нем, когда придет его черед уйти на покой, и лишь единое терзанье омрачало ему долгие годы ожидания – что он вернется и застанет поселок «на подъеме», с новыми красными крышами, вкрапленными среди серых, и гудронированным шоссе на месте неровной улицы. Однако дух новизны пощадил Грэплинг; вернувшись, мистер Харкнесс застал его в точности таким, каким он был в тот поздний летний вечер, когда он впервые набрел на него, гуляя, – камни, еще не остывшие от послеполуденного солнца, и ветерок, напоенный свежесладким ароматом гвоздик.

В это наполовину утонувшее в снегу утро камни, казавшиеся летом серыми, были золотисто-коричневые, а между липами, которые своими сплетшимися ветвями скрывали низкий фасад, когда стояли в полной листве, теперь видны были средники окон и отливы над ними, солнечные часы под высоким центральным окном и каменный навес над входом в виде раковины моллюска. Безил остановил машину у моста.

– Господи Иисусе, – сказала Дорис, – вы не оставите нас здесь.

– Сидеть и не рыпаться, – приказал Безил. – Сейчас увидите.

Он набросил коврик на радиатор, открыл маленькую железную калитку и пошел к дому по мощенной каменными плитами дорожке – мрачный посланец рока. Низкое зимнее солнце зловеще отбрасывало его тень на дверь перед ним, которую мистер Харкнесс выкрасил в яблочно-зеленый цвет. Рядом с дверью поднимался узловатый стебель глицинии и, перекручиваясь, вытягивался во весь свой нагой рост между вертикальными стояками окон. Безил оглянулся через плечо – не видно ли его юных пассажиров – и дернул за шнурок железного колокола. Колокол мелодично прозвонил где-то совсем рядом, и дверь вскоре открыла служанка в яблочно-зеленом платье, переднике из муслина с разводами в виде веточек и накрахмаленной белой шапочке, представлявшей собой смехотворную помесь голландки и монашеской камилавки. Эта фантастическая фигура повела Безила за собой, и, сначала поднявшись на ступеньку, а потом на ступеньку опустившись, они вошли в гостиную, где служанка оставила Безила, и он имел время рассмотреть убранство. Пол здесь был застлан грубыми тростниковыми циновками, а в некоторых местах пестрыми балканскими ковриками. На стенах висели торнтоновские гравюры с изображением цветов (вот только его шедевра, «Царицы ночи», не видать было), вышивки и старинные географические карты. Самыми выдающимися предметами обстановки были большое фортепьяно и арфа, а кроме них стояли еще какие-то столы и стулья, имевшие такой вид, будто их сработали прямо из сырого бука. Открытый камин, топившийся торфом, то и дело попыхивал в комнату клубами дыма, и у Безила скоро заслезились глаза. Как раз такую комнату представлял он себе по объявлению, и как раз такой парой оказались мистер и миссий Харкнесс. Миссис Харкнесс отличало шерстяное одеяние ручной вязки, большие поэтичные глаза, длинный и красный от мороза нос и неописуемого цвета волосы, уложенные в художественном беспорядке. Муж ее сделал все возможное, чтобы замаскировать последствия двадцати лет, проведенных в клубе и бунгало на Дальнем Востоке. Он отпустил небольшую козлиную бородку, он носил домотканые бриджи в стиле пионеров велосипедного спорта, он заправлял свободно висящий шелковый галстук в кольцо с камеей – и все же в его манере до сих пор сохранялось что-то напоминавшее того щеголеватого человека в белых парусиновых брюках, который из вечера в вечер в свой черед выставлял розовый джин другим таким же щеголеватым людям в белом и дважды в год обедал в губернаторской резиденции.