Не жалейте флагов

Сэра Джозефа назначили на высокий, ответственный пост. Теперь его частенько можно было видеть с генералами, а то и с адмиралом. «Наша первоочередная военная задача, – говаривал он, – состоит в том, чтобы не допустить вступления Италии в войну до тех пор, пока она не окрепнет настолько, чтобы стать на нашу сторону». Внутреннее положение в стране он характеризовал следующим образом: «Противогаз берут на службу, но не в клуб».

Леди Сил больше не беспокоила его по поводу Безила.

– Он в Мэлфри, помогает Барбаре с эвакуированными, – говорила она. – В армии сейчас все забито. Вот когда у нас будут потери, тогда все станет намного легче.

Сэр Джозеф кивал, но в глубине души был настроен скептически. Больших потерь быть не должно. Он разговаривал в «Бифштексе» с одним очень интересным человеком, который знаком с немецким профессором истории; сейчас этот профессор в Англии; о нем очень высокого мнения в министерстве иностранных дел; профессор утверждает, что в Германии насчитывается пятьдесят миллионов немцев, готовых завтра же заключить мир на наших условиях. Вопрос лишь в том, чтобы свалить тех, кто сидит в правительстве. Сэр Джозеф видел, и не раз, как сваливают правительства. В военное время это делается запросто – ведь свалили же запросто Асквита (в скобках заметим, что он был куда лучше Ллойд Джорджа, который пришел на его место). Потом свалили Ллойд Джорджа, потом свалили Макдональда. Кристофер Сил – вот тот знал, как это делается. Он бы в два счета свалил Гитлера, будь он в живых и будь он немцем.

Пупка Грин и ее приятели были в Лондоне.

– Эмброуз стал фашистом, – сказала она.

– Не может быть!

– Работает на правительство в министерстве информации, ею подкупили, и он издает новую газету.

– Фашистскую?

– А то нет.

– Я слышал, она будет называться «Башня из слоновой кости».

– Это и есть фашизм, если хотите.

– Эскепизм.

– Троцкизм.

– У Эмброуза никогда не было пролетарского мировоззрения. Просто не представляю, как мы до сих пор его терпели. Парснип всегда говорил…

Питер Пастмастер вошел в бар Брэттс-клуба, в боевой форме, на плече – нашивка части, в которой он раньше не служил.

– Привет. Ты чего это так вырядился? Питер ухмыльнулся, как может ухмыляться только солдат, которому известен важный секрет.

– Да так, ничего – Тебя что, вышибли из полка?

– Временно отчислен для выполнения особого задания.

– Я сегодня уже встретил пятерых переодетых ребят, ты шестой.

– То-то и оно – надо хранить тайну, сам понимаешь.

– Да в чем дело?

– Со временем узнаешь, – отвечал Питер с безграничным самодовольством.

Они подошли к стойке.

– С добрым утром, милорд, – сказал Макдугал, бармен. – Как вижу, вы тоже собрались в Финляндию? Сегодня ночью отправляются очень многие наши джентльмены.

Анджела Лин вернулась в Лондон; с госпиталем было все в порядке, сын, доставленный в начале войны с восточного побережья в Дартмур, был в частной школе. Анджела сидела «дома» – так она называла то место, где теперь жила, – и слушала по радио последние известия из Германии Местом этим была квартира с отельными услугами, такая же индифферентно-элегантная, как она сама, – пять больших комнат в мансардном этаже только что поставленной каменной коробки на Гровнер-сквер. Декораторы отделали ее, когда Анджела была во Франции, в том стиле, что сходит за ампир в фешенебельных кругах. На будущий год, в августе, она собиралась отделать квартиру заново, но помешала война.

В то утро она провела час со своими коммерческими агентами, отдавая четкие, разумные указания относительно того, как распорядиться ее состоянием; она завтракала одна, слушая по радио новости из Европы, а после завтрака одна же пошла в кино на Кэрзон-стрит. Когда она выходила из кино, уже смеркалось, а теперь и подавно темно было снаружи, за тяжелыми малиновыми портьерами, перевязанными золотыми шнурами, отороченными золотой каймой, которые ниспадали множеством пышных витых складок, скрывающих новые черные ставни. Вскоре она отправится обедать в «Ритц» вместе с Марго. Питер куда-то уезжал, и Марго хотела устроить ему проводы.

Анджела смешала себе большой коктейль; главными составными частями были водка и кальвадос. На сервировочном помпейском столике декораторы забыли электрический шейкер. Это было у них в обычае – сорить дорогими пустяками такого рода в домах, где они работали; прижимистые клиенты отсылали вещи обратно; люди порассеяннее усматривали в них подарки, за которые они забыли кого-то поблагодарить, пускали их в ход, портили и платили за них через год, когда присылались счета. Анджела любила всякие механические приспособления. Она включила шейкер и, когда коктейль был готов, взяла стакан с собою в ванную и медленно пила его в ванне.

Она всегда пила коктейли только наедине; в них ей чудилось – слабым, лишь ей одной внятным намеком – предложение доброго приятельства, едва различимое приглашение к интимности, возможно восходящее к поре сухого закона, когда на джин перестали смотреть глазами Хогарта [36] и увидели в нем великолепную вещь; ей чудилась в них некая эманация ослушничества, компромисс каприза и уголовщины, они напоминали о друзьях отца, провозглашавших тосты в ее честь, о мужчине на пароходе, сказавшем «A tes beaux yeux» [37] . А так как всякое общение с людьми, которые вечно лезли со своим, было в тягость Анджеле, то она и пила коктейли в одиночестве. В последнее же время она все дни проводила одна.

note 36

Намек на картину Хогарта «Улица Джина», где образно трактуются дурные последствия джина.

note 37

За твои прекрасные глаза (франц.).

От пара из ванны стенки стакана сперва запотели, потом покрылись крупными каплями. Она допила коктейль и ощутила в себе иные пары. Она долго лежала в воде, почти без мыслей, почти ничего не чувствуя, кроме теплой воды вокруг и алкоголя внутри. Она позвала из соседней комнаты служанку и велела принести сигарету; медленно выкурив сигарету, она попросила пепельницу, а затем полотенце, и вскоре была полностью готова к встрече с темнотой, пронизывающим холодом и компанией, подобранной Марго Метроленд для обеда. Внимательно осмотрев себя в зеркале напоследок, она заметила, что утлы ее рта начинают чуть-чуть опускаться. Это не была та гримаска разочарования, которую она видела у многих своих друзей; так – ей случалось это наблюдать – бывают опущены углы рта у маски смерти, когда челюсти плотно сжаты, а лицо застыло в морщинах, говорящих тем, что собрались у постели, что воля к жизни ушла.

За обедом она пила виши и разговаривала, как мужчина. Она сказала, что от Франции теперь мало проку, и Питер заклеймил ее как представителя «пятой колонны» – эта фраза только-только начинала входить в моду. Потом они пошли танцевать в «Сьюиви». Она танцевала, пила виши и разговаривала толково и саркастически, как очень умный мужчина. На ней были новые серьги в виде тоненьких изумрудных стрел с рубиновыми наконечниками, словно пронзавшими ей мочку; она сама их придумала и зашла за ними сегодня утром, на обратном пути от своего поверенного. Девушки в их компании заметили ее серьги; они заметили все особенности ее туалета:

Анджела была одета лучше всех женщин здесь, как и везде, куда бы ни приходила.

Она оставалась до тех пор, пока не стали расходиться, и одна вернулась на Гровнер-сквер. С начала войны лифтер дежурил только до полуночи. Она захлопнула двери кабины, нажала кнопку мансардного этажа и поднялась в свою пустую, молчаливую квартиру. Разгребать пепел в камине не надо было; подсвеченные стеклянные угли вечным жаром горели в элегантной стальной корзине; температура в комнатах оставалась неизменной зимой и летом, днем и ночью. Она смешала большую порцию виски с водой и включила приемник.