Не жди, когда уснут боги

Но вместо парника был Ануфриев с помидорными щеками и какими-то полунаставительными, полупросительными манерами.

— А нормы все-таки придется повысить, — сказал Григорий.

— Вполне возможно. Надо только основательно проверить, обговорить с рабочими, утрясти… Время сейчас неподходящее — заводской план тянем. Сбавит бригада темп — и застопорится продукция.

— Не застопорится. По новому сменному заданию они должны выдавать ее еще больше.

— Но вы не знаете настрой бригады, а я знаю, — губы Ануфриева начали свинцоветь. — Они считают ваши действия необоснованными и предвзятыми. Условия труда на участке остались прежними. Где основание для пересмотра норм? И потом… с этим Останковым. Тогда у вас конфуз вышел. Не преследуете ли вы его за критику?

— Какой конфуз, какая критика?! — взорвался Григорий, — о чем разговор? Бригада по существу расхищает государственные средства, а начальник цеха пляшет под дудочку всяких Чередниченко и Останковых да еще печется, как бы их не обидели. Черт знает что! Я кем работаю? Нормировщиком-экономистом. Правильно? Позвольте же мне выполнять свои обязанности так, как я считаю нужным.

Ануфриев перестал бегать вприпрыжку по кабинету, остановился рядом.

— Скажите, Григорий Александрович, — голос его стал тихим, доверительным, — если цех завалит план, кто получит по шапке?

— Старая, как мир, песня! Ну, и получите! Ну, и по заслугам! Будь моя власть…

— Но, но! — Ануфриев прыгнул в широкое кресло и заелозил задом. — Почему вы себя так вызывающе ведете? Не забывайтесь! Я терпелив, очень терпелив, но не беспредельно. Вы все время хотите подменить мои функции…

— Плевать я хотел на ваши функции! — озлился Григорий. — Работать надо, порядок наводить, а вы за свой «престол» дрожите и под ногами путаетесь! — хлопнув дверью, он ушел к себе с твердым намерением не отступать.

В самом деле, сколько можно? Чего бы он ни предложил — подожди, не торопись, как-нибудь потом… И вроде бы согласен, и вместе с тем — кукиш с маслом.

Механический цех большой, не одна сотня людей в нем, но если затевается что крутое, все знают. Еще до него далеко, еще ни молний, ни грома, а дыхание грозы, ее отсветы уже видны на лицах.

Гошка Носорогов сидел за его обшарпанным столом и давил прошлогоднюю муху в чернильном приборе.

— Не пользуешься этой канцелярской штукой? Оно и правильно. Шариковые ручки дешевеют со страшной силой. Ну чего маячишь? Садись! — Гошка величественным жестом указал на скамью. — Спроси меня, зачем я сюда пришел? И я отвечу: дать мудрый совет. Чтобы раздраконить эту шатию-братию, нужно подыскать ей замену. Мужички ушлые, себе цену знают, возьмут и прогуляют день-другой. Прикинь, сноровистых ребят на других участках много. Пятерых подобрать не проблема. Зачем делу страдать?

— Так ты думаешь…

— Уверен, наш бывший коллега в роли кровопийцы, Чередниченко на любые фортели способен. Когда наши узнали, куда ты клонишь — жаль только, что не от тебя узнали, — и обрадовались, и обеспокоились. Не будь сейчас закрутки, мы сами могли бы лишнюю смену вместо них отстоять, но ничего, подберем богатырей.

— Слушай, Гоша, а не отложить ли эту затею до более спокойной поры, — заколебался Григорий. — Кое-кто мне так советует.

— Да ты что, блином подавился? — Гошка вскочил, туловище его дернулось вперед, и он застыл вопросительным знаком. — Гони в шею таких советчиков! Ишь, чего захотели! Народ уже поговаривает: сколько раз на Чередниченко замахивались, а с него как с гуся вода. Но ты же боевой товарищ, решительней бригадира в цехе не было! — Он впился глазами в склоненную голову Григория и уже тише добавил: — А то смотри. На смирных и послушных ба-а-льшая мода!

Потом забегал к нему Павлик Нефедов, возбужденный, сияющий, как только что выточенная деталь.

— Пошла-поехала карусель, — сообщил он, приглаживая вихры. — Засуетились в предчувствии близкого краха. Но хорохорятся! Останков, знаешь, что заявляет? Чихать я хотел на возню этого молокососа. Нет, дескать, у него права повышать нам норму. А посмеет, на работу не выйду, сам приползет, умолять будет. Ну, а я поинтересовался, как же детишки без его заработка обойдутся? Чепуха, говорит, гарнитур продам, но себя в обиду не дам.

Григорий просматривал талмуды своего предшественника, стараясь понять, где же произошла накладка? Нормы явно занижены. Тут что-то не так. Или случайно, или преднамеренно, но что-то не так. Он уверен в этом. Не отрываясь от бумаг, заметил как бы мимоходом:

— Между прочим. Павлик, перерыв уже кончился.

Нефедов даже растерялся, поник сразу, буркнул что-то невразумительное и скрылся за дверью.

Ага! Вот она, голубушка! Григорий чуть в пляс не пустился, обнаружив ошибку. Конечно, если уж подходить по-честному, то не радоваться, а горевать нужно. В расценках значилось несколько операций, которые давным-давно на этом участке не выполнялись.

Допустим, размышлял он, доводы для пересмотра норм теперь еще более весомые. Но разве Ануфриева уломаешь? Директорское слово на лету ловит… Стоп! А почему бы к директору не сходить? Светлая голова, поймет, поможет. Григорий сгреб со стола бумаги, сунул их в тумбу, одернул пиджак, словно уже находился в приемной, и… передумал.

Что он, склочник, жалобщик? Почему он должен постоянно уговаривать, уламывать: для государства, а значит, и для нас с вами, так выгодней, а не эдак. Задачи и цели у всех вроде общие, но поворот к ним разный: одни лицом, другие боком, третьи спиной повернулись. Тряхнуть бы тех, кто не лицом, чтоб сильно почувствовали, на какой земле живут, какой хлеб едят.

Ох, и устроит Григорий концерт со всякими последствиями! Только бы до выхода на сцену тухлыми яйцами не забросали.

В цехе, как в любом порядочном заведении, есть доска приказов и объявлений. На ней и появился список новых норм по слесарному участку. Список появился в конце смены, и к нему сразу же прихлынула толпа.

Пересмотр норм, в общем-то, дело обычное. Совершенствуется технология производства, растет производительность труда, и нормы не могут оставаться прежними. Но тут дело было не только в этом. Тут, как говорят, присутствовал еще и психологический момент. Вошел разгневанный Ануфриев.

— Сейчас же снимите свою мазню!

Григории ничего не ответил, только покачал головой.

— Вы много на себя берете! Я ведь запретил!.. Самовольничайте где-нибудь в другом месте, но не в моем цехе!

Когда на Григория кричали, ему легче было сохранить спокойствие.

— Пока я работаю здесь нормировщиком, — сказал он, — нарушений в расценках и нормах не допущу.

— Но мне надоело с вами возиться! Вы меня деморализуете. Я устал. Если бригада завтра не выйдет на работу, что тогда?

— Тогда вы убедитесь, какая у них рабочая честь, о которой они усердно болтают.

— Но ведь план, план полетит в трубу!

Григорий пожал плечами.

— Вы начальник цеха, вам и думать о плане.

— Ну, знаете ли! — едва не задохнулся от возмущения Ануфриев. — Набезобразничали и руки умыть хотите? Не выйдет! Ваш листок мы аннулируем, на клочки разорвем, а вас, вас… Завтра же проведем цеховое собрание, пусть все вам в лицо скажут, что вы зазнались, откололись от коллектива…