Небесный ключ

Взгляд Кейна остановился. Он страшился находки.

От оружия веяло немыслимой древностью. Казалось, что маленькое рукотворное жало, отливающее стальной синевой, старше родного Меона. Старше неба и старше земли. За минувшие эпохи кинжал вкусил немало крови. Оружие — это оружие. Но в нем не чувствовалось ни капли зла. Лишь жизнь и смерть, скованные воедино. Настоящая жизнь — пот, ярость и кровь. Настоящая смерть — уход в Вечность. Слишком уж много даров. Не по руке этот кинжал человеку Меона.

Неудивительно, что его не забрал Тот-Кто-На-Небе.

«Но я заберу!» — решился юноша.

Кейн и сам не заметил, как рукоятка скользнула в ладонь. Оружие очень легко соглашается с выбором человека.

И вот уже юноша встал в полный рост. Синяя сталь, неведомый на Меоне металл, блеснула в руке. Кейн легким движением прикоснулся к острию. Заточку попробовать. И капля крови стекла на холодное лезвие.

Кинжал вкусил крови меонца и стал его спутником.

Небеса охнули, как от удара. Невидимые опоры тверди качнулись, пошли мелкими трещинами. Владыка Высокой Страны Шайм Бхал подавил стон и схватился за голову. Мальчишка не только сорвался с крючка! Он взял запретное! И власть теперь передать некому. Но что толку в пустых сожалениях? Никто не поймет, что совокупность миров Та-Анн, в которую входит Меон, — как перезрелая гроздь винограда. Виноградарь забыл о ней, не пришел вовремя. А лоза уже сохнет. И вскоре миры-ягоды, забродив изнутри, начнут трескаться. Выплескивать драгоценное содержимое за пределы своей оболочки. Люди погибнут. И Та-Анн не дождется, когда придет виноградарь. Не станет вином.

Так-то так... но в тот миг, когда капля крови меонца стекла по клинку, на земле улыбнулась бессмертная девочка Тайя. А ее отец, Изначальный, бродя среди звезд, почему-то прислушался к музыке Сфер. Голос Меона звучал по-другому.

«Наведаюсь как-нибудь», — решил он и пошел дальше.

* * *

На полуострове Вок весна вступила в свои права, не обращая внимания на человеческую суету. Из года в год происходит одно и то же: задует теплый южный ветер, раскидает тяжелые зимние тучи, и смешные двуногие существа, называемые людьми, выползают из нор, чтобы на ясное небо попялиться. Задирают головы, улыбаются глупо. А сами — как ватные. У женщин колени дрожат. А их мужья, или не совсем мужья, щурясь от яркого солнца, рыщут по окраинам городков и селений. Смотрят, где цветы расцвели, чтобы нарвать их побольше и подарить своим женщинам. А потом с нетерпением ждать наступления ночи. Весенние соки в них бродят. И в мужчинах, и в женщинах. Ясно дело, ядрен корень... А тут глядь — посевная уже началась. И встают после бурной ночи, трут загрубевшими кулаками глаза и тащатся в поле — работать.

Город Барк не составлял исключения из правила. Дороги просохли, и из окрестных селений в городок потянулись возы, груженные избытками продовольствия. Ведь земля полуострова плодородна, родит хорошо. А сейчас за овощи можно взять в полтора раза больше. Рынок бурлил. Молодые торговки принарядились как следует. Скоро в гавань потянутся парусники, и с них сойдут моряки. Вот мужчины в соку! Тут сказать нечего. А хорошо ли безмужней красавице оставаться бездетной, особенно если первая молодость миновала? Такое недопустимо! А так— и приданым задарят, и за плохое винишко заплатят втридорога — лишь бы добиться ее благосклонности.

Яркие платья торговок, их воркующие голоса и говор пришлых мужчин с необычным акцентом создавали атмосферу весеннего праздника. Поэтому среди рыночной суеты никто не замечал странного вида старуху. А если кто замечал, его лицо вытягивалось в недоумении. Она была неуместна, словно хмурая туча средь ясного неба. Что вообще она тут делает? Разложила на маленьком узком прилавке какие-то драные корни, собранные как минимум во времена ее бабушки. И зыркает на покупателей недобро, как хищная птица. У прохожих сползают с лиц улыбки. Все стараются обойти эту старую ведьму. Она словно воплощенная мировая скорбь. Ворона кладбищенская. Ну что она может продать, скажите на милость?

А старуха смотрела на лица прохожих внимательным взглядом. Словно кого-то ждала.

Из толпы, воровато оглядываясь, выскочил босой мальчишка лет двенадцати. Волосы растрепаны, шея не мыта. Похоже, сорванец, каких мало. Да только взгляд у мальчишки внимательный. Глаза светятся. Как будто кто зачерпнул горстью небесной голубизны и в лицо плеснул.

Увидев старуху, мальчик с прискоком ударил пяткой в весеннюю лужу, обрызгав прохожих, смачно куснул яблоко, явно ворованное, и крикнул на весь базар:

— Бабушка!

У зевак глаза на лоб вылезли.

— Здравствуй, Тон, внучек, — проскрипела в ответ старуха. — Как жизнь?

— Хорошо, бабушка! Я поступил в Академию!

— Хорошо, да... Сказать нечего,— протянула старуха, хлестнув внука взглядом, как розгой.

— Я... — прошептал Тон, покраснел и потупился.

— Ты, — проронила бабка, не глядя на мальчика. — Твоя слава пророка гуляет уже за пределами Барка. Вот я и пришла.

Мальчик с виноватым видом уставился себе под ноги.

— Ежу ясно, что ты здесь воруешь продукты. Тут и предсказывать нечего, — продолжала пророчица. — Ты меня ждал?

— Нет, — буркнул Тон.

— Попался, — старуха печально улыбнулась. — Молодо—зелено, глупый еще.

— Скоро стану умным, — ответил мальчик, не посмев поднять головы.

— Скоро, — эхом откликнулась старая Хейна. — Года через три. А пока ты дурак — выполняй указания старших! Никому не предсказывай, если тебя за грудки не возьмут. А возьмут — так оно на их совести. Не на твоей. О своем даре — молчи. Кому надо — те сами придут.

Казалось, эти слова выжали пророчицу досуха. Она передохнула и вскоре продолжила:

— В остальных случаях будешь молчать, точно мертвый. Иначе и вправду помрешь. Судьба скупа на слова. Ведь ее слово бывает последним. И учись становиться щедрей на дела.

— Почему? — выдавил Тон.

— Что решает судьбу? Поступи этот мальчик иначе...

— Какой это мальчик?

— Твой учитель! — голос старухи внезапно сорвался. Она хрипло закашлялась, бесцеремонно забрала табурет у молодого торговца и села. Продавец вытаращился. О чем говорят эти странные люди?

— И чему же тебя выучат? — сменила тему пророчица.

— Счетоводом буду. — Юный студент поднял голову.

— Хорошо. — Хейна будто поставила точку. — Будешь с цифрами возиться. А потом математиком станешь. У тебя эта ...матика... славно получится.

— Социоматика?

Пророчица пропустила реплику мимо ушей.

— Старик Меон плохо ходит, — сообщила она с видом юродивой. — На судьбу, как на клюку, опирается. Ваша матика — это подпорка. Показывает, где ровное место, куда можно ногу поставить. Изучай матику. Это судьба! Только знай — за пределы Вока тебе ходу нет и не будет. В глуши твое место!

Тон сглотнул.

— Ба...

— Деньги отдашь казначею в своей Академии,— строго сказала старуха, грохнув на прилавок здоровенный кошель с медяками. — Он человек честный. Жить пойдешь к старику на окраине города. Он глухой. Когда помрет — продашь его дом и уедешь в Дейт. Там вашу матику учат. Мы больше с тобой не увидимся… потому что к зиме я тоже помру. И учти... этот мальчик... учитель... он больше тебе не указ!

— Бабушка!

Хейна молча кидала коренья в дорожную сумку. Движения ее были яростны.