Небит-Даг

А началось с события хоть и серьезного, но не столь уж значительного, не предвещавшего бури.

В семь часов утра, как обычно, Андрей Николаевич связался по радио с участком дальней разведки.

— Алло! Алло! — бубнил он в микротелефонную трубку маленькой рации, которую нефтяники ласково называли «Урожайкой». — Алло! Вы меня слышите?.. «Саксаул», отвечайте! Говорит «Акация», говорит «Акация», я уже в полном цвету, черт вас возьми…

И вдруг с первых же слов рапорта начальника участка Очеретько выяснилось, что шутки в сторону, ночь была тревожная. На второй скважине у мастера Атабая пластовое давление газа поднялось до 600 атмосфер, а затем произошел выброс. Очеретько был вызван по телефону на буровую. Когда он в ночном мраке добрался до места происшествия, бригада уже сумела закрыть скважину…

— Как сработал превентор? — нетерпеливо спросил Сафронов.

— Опасности никакой нет. Однако бурение прервано…

Через несколько минут Андрей Николаевич выяснил, летная ли погода, и отправил самолет в район разведки. Затем он позвонил на квартиры Човдурову и Сулейманову. Решили встретиться, как только прилетят вызванные Сафроновым Очеретько и Атабай. Третье дело — распорядился об отправке на аварийную буровую запасного превентора на тот случай, если сумасшедший газ, потревоженный в недрах, станет перепиливать стальной замок, на который заперли загулявшую скважину.

К началу служебного дня весть о событии уже просочилась в город и на промыслы. В кабинет звонили из отделов нефтеобъединения, из горкома партии. Кто-то слышал о происшедшем выбросе, даже будто бы о пожаре, спрашивали, нет ли человеческих жертв. Андрей Николаевич отшучивался и обещал, что скоро все разъяснится: люди летят из пустыни, расскажут, что было, прибавят, чего и не было…

Что касается Аннатувака Човдурова, — Сафронов увидел его из окна в ту минуту, когда в порывах ветра «газик» подкатил к подъезду, — Аннатувак был хмур до чрезвычайности. Густые взлохмаченные брови почти закрывали глаза. Гневное движение, каким он захлопнул дверку машины, казалось сродни сегодняшней буре… Зная Човдурова, Андрей Николаевич не придал значения тому, что увидел в окно. Конечно, неприятное происшествие. Однако вольно ж ему все принимать близко к сердцу…

Но когда Сафронов вошел в кабинет начальника конторы, он понял, что не зря барометр с вечера показывал «великую бурю». Човдуров черной тучей сидел за столом, как будто не замечая Сулейманова. Маленький надменный геолог топорщился у окна, заложив руки за спину. Кровопролитие еще не началось, но Андрей Николаевич научился предугадывать события.

Аннатувак и Сафронова встретил хмуро, отмолчался на его попытки пошутить насчет паникеров и «длинного уха» — «в городе все знают раньше нас». Човдуров даже зевал под добродушный монолог главного инженера, и на фоне текинского ковра такое демонстративное зевание показалось Сафронову почему-то особенно непристойным.

А когда шумно вошли в кабинет люди из Сазаклы, Човдуров не встал, не вышел им навстречу. И Сулейманов, ошеломленный этой неучтивостью, встрепенулся, подошел к мастеру Атабаю, пожал его жилистую руку своею тонкой маленькой рукой.

— Молодец, Атабай-ага! Скважину спасли, спасибо! — проговорил он и быстро отошел в свой привычный угол, погрузился в кресло.

Атабай, живой и подвижный, как будто не было позади бессонной ночи, наполнил кабинет своим немного крикливым голосом. Он отличный мастер и притом неистощим на прибаутки, любит преувеличить любую свою мысль, любое сравнение, иногда привирает, и все любят его за нрав, за веселость.

— Вчера одна авария — сегодня другая, что ты скажешь! — кричал неунывающий Атабай. — Видно, мало, чтобы я умер: надо еще, чтобы ворон расклевал мне глаза…

— Ну что ж, начнем, пожалуй, — прервав излияния старика, вялым голосом сказал Човдуров и, помолчав, угрожающе добавил: — Не вызвать ли Тихомирова, а заодно и стенографистку…

И по тому, как остро сверкнули глаза Сулейманова, Андрей Николаевич окончательно уразумел, что вызов Тихомирова и стенографистки означает бой, свирепый бой… Човдуров, видимо, решил использовать маленький повод для больших выводов: хочет — сначала у себя в конторе, а потом и выше, в Объединении, в совнархозе — начать подготовку к новой консервации дальней разведки.

Тихомиров не заставил себя ждать, наверно, он заранее был предупрежден Човдуровым. Он явился через несколько минут, изнемогая от тяжести портфеля.

— Ведь я же говорил! Предупреждал!..

Протирая очки и в то же время жестикулируя короткими ручками, он обращался к одному лишь Сулейманову. А тот недвижно таился в кресле, не удостаивая своего вечного оппонента даже движением брови. Перед ним снова маячила персона, на злостные интриги которой и жаловался Султан Рустамович в задушевных беседах с Андреем Николаевичем. И сейчас этот податливый ученый, горе-консультант из филиала, снова вызван, как на пожар, чтобы своими научными аргументами подкрепить шаткие позиции начальника конторы. Снова сияет его безмятежно-розовая лысина, от которой, как от люстры, светлее становится в сумерках хмурого дня, снова как будто сразу во всех углах комнаты мелькают его короткие ручки…

Андрей Николаевич, как и Сулейманов, давно знал Тихомирова, но, встречаясь с ним, не переставал удивляться. «Дураки так же разнообразны, как и умные люди», — и сейчас подумал Сафронов, глядя на потную лысину ученого геолога, на его съезжавшие с носа очки: Тихомиров носил их всю жизнь и никак не мог к ним приспособиться… И в самом деле, Тихомиров был недалекий человек, принадлежавший к редкой породе бескорыстных формалистов. Достигнув научных степеней и званий усердным компилированием чужих трудов, он твердо и искренне уверовал в незыблемость кабинетной теории. Весь свой незаурядный темперамент — качество, редкое в бездарном человеке и многих вводившее в заблуждение, — он тратил на борьбу с любым живым делом. Это был незаменимый человек в тех случаях, когда надо научно обосновать необходимость бездействия.

Он появился на горизонте конторы бурения в те дни, когда аварии в Сазаклы охладили интерес Човдурова к дальней разведке. Неизвестно каким образом, но Тихомиров тотчас узнал об этом. Настал его час! Это был на редкость осведомленный человек по части чужих мнений, привязанностей, предубеждений.

К Човдурову он пришел с пресловутой теорией «разбитой тарелки». Что ж, посылки у него были неоспоримые. Толщи земной коры здесь, на восток от Каспия, действительно много раз передвигались, взрывались, вздыхали, ворочались, как бы в тяжелом сне. Вздымались горные хребты, а у их подножия с гор наносились обломочные породы. Каспийское море то проникало в глубь Каракумов, то уходило на запад дальше своих нынешних берегов. Блуждала Аму-Дарья — то устремлялась к Каспию, то на север, в сторону Арала и Сарыкамыша, а равнины превращались в песчаные пустыни. Что ж удивительного, справедливо утверждал Тихомиров, что бесконечные сбросы пластов, разрывы пород, прогибы исказили и обезобразили тектоническую структуру этих мест…

— Разбитая на мелкие куски тарелка!.. — кричал Тихомиров, убеждая Човдурова в его собственной правоте. — Поверьте мне, недра вашего Сазаклы — разбитая вдребезги тарелка! А этот сумасброд хочет есть из нее харчо!..

Глава восьмая Конь бегает вокруг столба

Когда парторг конторы бурения Аман Агабаев вернулся с промыслов в город и вошел в кабинет Аннатувака, он застал сражение в полном разгаре; от выкуренных папирос было дымно, как на поле боя. Никто не заметил его появления. Никто не замечал, видимо, и председателя подшефного колхоза, хорошо знакомого Аману толстяка Ягшима, с окладистой бородой, в бараньей папахе, а тот благодушно развалился в кресле среди спорщиков.

Желая вникнуть в смысл происходящего, Аман тихонько уселся на стуле у окна, в стороне от спорщиков, и закурил, ловко управляясь единственной рукой. Издали кивнул он головой своему отцу — мастеру Атабаю, который сидел сейчас, несколько пригорюнившись. Аман уже слышал на промыслах об аварии и не был рад, что свиделся с отцом при таких обстоятельствах. Он догадывался, что судьба нового месторождения решается сейчас не там, в далеких песках Сазаклы, а здесь. Аннатувак Човдуров и Аман Атабаев были в войну однополчане, и с тех пор друзья знали, что такое верность и уважение. Там, в боях, Аман Атабаев потерял глаз и руку. Там, в боях, Аннатувак был трижды ранен. Теперь они уже три года работали вместе. Аман не имел специальной подготовки, чтобы руководить коммунистами-бурильщиками, он был педагог по образованию. Много раз он убеждался, что его друг Човдуров был не только хорошим боевым офицером в войну, но и умелым и знающим начальником конторы бурения в мирные годы. И он поддерживал его почти всегда, охранял его авторитет в коллективе, вдвойне оберегал, когда вспыльчивый молодой начальник сгоряча обижал людей, пусть хоть и за дело, но не рассчитывая слов. И сейчас Аман слышал: ожесточенные слова скрипели на зубах Аннатувака, точно песок. А может быть, это и был песок на зубах? Буря была за окнами, буря бушевала и в кабинете. Парторг знал наперед, что сейчас скажет о «разбитой тарелке» Тихомиров, какие доводы приведет Сулейманов и даже как будет себя вести отец. Но, проверяя заново собственные позиции в затянувшемся конфликте, Аман не спешил подать голос — ведь он не специалист.