Небо истребителя

— Арсен!

Она была такой же красивой, но что-то в ней изменилось: лицо осунулось и побледнело. Причину она высказала сама:

— Замужество не удалось. До свадьбы он мне нравился, а вскоре стало ясно, что и любовь, и семейное счастье он готов утопить в рюмке. Пришлось развестись и уехать.

Любовь! Как она сложна! Я вспомнил индийский эпос. «Влечение души порождает дружбу, влечение ума порождает уважение, а влечение тела порождает желание. Соединение трех влечений порождает любовь».

Врач есть врач. Сознавая свой долг, Маруся спросила: что привело меня в госпиталь? Услышав, что меня волнует, задумчиво проговорила:

— За один день вряд ли можно пройти комиссию. Но ускорить дело попробуем. Давайте ваше направление, я напишу, что вы здоровы. — Как бы оправдываясь, что не стала меня осматривать, она шутливо сказала: — У нас говорят так: «Терапевт все знает, но ничего не делает. Хирург — неважно разбирается в теории медицины, но много делает. Невропатолог — тот ничего не знает и ничего не делает». Обо мне верно сказано. Я о вас все знаю, а поэтому ничего делать не буду.

После терапевта меня принял врач-невропатолог, посадил перед собой, приказал положить правую ногу на левую, ударил молоточком чуть ниже колена. Нога не реагировала. Он ударил посильнее. Нога от боли судорожно вздрогнула. Левая нога вела себя иначе, была более чувствительной,

— Что это значит? — спросил врач. — Этого быть не должно.

— Не знаю, — ответил я, хотя и предполагал, что, видимо, поврежден нерв. В 1944 году в икроножную мышцу глубоко впился осколок фашистского снаряда. Он царапнул кость. Чтобы вынуть осколок, пришлось разрезать мышцу. На икроножной части остался девятисантиметровый рубец, но невропатолог пока не видел его, а мне не было резона напоминать об этом ранении. Не выяснив причины, врач только хмыкнул:

— Загадочное явление.

Покинув его кабинет, я подумал, что в Марусиной байке о врачах не совсем правильно говорится о нем. Врач продержал меня около часа, крутил во вращающемся кресле, заставлял проделывать манипуляции при закрытых глазах. Но так и не определил причину плохой реакции моей правой ноги.

Поездка закончилась удачно. Медицинской комиссией военного госпиталя я был допущен к полетам без ограничений. Визит к командующему воздушной армией тоже прошел успешно. Выслушав мои просьбы, он тут же распорядился, чтобы стройбат немедленно начал строить для дивизии жилье и штаб, пообещал доукомплектовать полки самолетами МиГ-17. Из поездки я возвращался в хорошем настроении.

4.

По опыту я знал, что мои командирские качества, в том числе здоровье и интеллект, будут оцениваться по качеству моих полетов. Но я долго не летал, почти два с половиной года не сидел в кабине и не чувствовал особого, настораживающего, мобилизующего и тревожного запаха истребителя. Это вызывало у меня не только тоску по небу, но и опасение: не растерял ли я навыки в пилотировании и не отвыкла ли от перегрузок моя поврежденная поясница? Чтобы не оттягивать ответы на эти вопросы, я поспешил подписать приказ о вступлении в должность, позанимался в кабинах учебного и боевого самолетов и, позвонив командиру корпуса, попросил прислать инспектора, чтобы он полетал со мной на учебном истребителе.

— Не торопитесь, — ответил тот. — Сначала надо сдать зачеты по материальной части и теории полетов. Готовьтесь. Даю три дня.

— Но я уже сдавал зачеты и летал на «мигах» еще в сорок девятом.

— Понятно, — ответил комкор. — Завтра поговорим. А пока о вступлении в должность приказ не издавайте.

— Но такой приказ уже разослан по частям, а у моего предшественника билет в кармане, он сегодня уезжает в Москву.

В трубке молчание. Потом резкий упрек:

— Зря поторопились. В спешке можно споткнуться. Но раз так получилось, командуйте. Завтра все обговорим.

Однако обещанный разговор не состоялся: из Москвы нагрянула инспекция, на рассвете корпусу, была объявлена боевая тревога. Меня приезд инспекции даже обрадовал. Она выявит все плюсы и минусы в делах дивизии, облегчат мою дальнейшую работу. Я же займусь личной тренировкой в полетах, не беспокоясь о результатах проверки:

На нашем аэродроме летную работу проверял мой старый друг подполковник Константин Домов.

— Костя, — обратился я к нему, — слетай со мной вместо моего корпусного начальства. Ты на это имеешь право. А мне это крайне необходимо.

— А как на это посмотрит комкор?

— Он сам уже не летает, может и не одобрить такой эксперимент.

— В плановой таблице ты есть?

— Конечно!

Летчики — тонкие психологи и друг друга в летном деле понимают без лишних слов. Домаха согласился:

— Давай полетим! Попутно проверю организацию полетов и сверху погляжу, как выглядит аэродром.

Хорошо зная, что для летчика каждый полет начинается с земли, я накануне более часа сидел в кабине самолета, изучая приборы и обдумывая полет по кругу, с которого всегда начинается проверка полета после длительного перерыва. Потом для ознакомления с районом базирования слетал на По-2. И вот сижу в кабине спарки. На учебном «миге» я еще не летал, но мои глаза привычно скользили по приборам, и я невольно отметил, что приборная доска на спарке такая же, как и на боевом истребителе. И я, как и раньше, чувствую запах горючего и металла. Значит, ничего не забыл? А почему? И тут я вспомнил, что часто тренировался во сне. «Летал» в простых и сложных погодных условиях днем и ночью. И «летал» так, что показания всех приборов отпечатывались в сознании. Вспомнились войны, где в боях я буквально сливался с машиной. Говорят, к прошлому возврата нет. Да, это так! Но человек живет во времени, а прошлое — в человеке, вот почему он мысленно легко возвращается в прошлое и использует опыт в решении текущих дел.

И вот мы на старте. Взлет разрешен. Решительно подаю сектор вперед и даже не чувствую, как ускорение прижимает меня к спинке сиденья. Самолет слегка покачивается, но бежит устойчиво. Только небольшой рывок, прекращение толчков и изменение гула турбины подсказали, что машина отделилась от земли. Теперь все внимание с горизонта на землю: надо набрать скорость и перевести самолет в набор высоты.

Внизу, чуть темнее неба, разворачивается Финский залив. Домов в задней кабине молчит. Значит, все в порядке. Лечу по кругу, замыкая его в той же точке, откуда начинал разбег. Турбина, словно радуясь, что земля приближается, рокочет умиротворенно и ровно. Впереди виднеется посадочная полоса, а чуть ближе путь к ней перечеркивает чернеющая лента шоссе. Оно напоминает об опасности, заставляя уменьшить скорость снижения и увеличить обороты турбины. Шоссе послушно уходит под крыло. Полностью сдвигаю назад сектор газа и поднимаю нос машины. Она, снижаясь, приближается к полосе и напротив «Т» шаркает о металл колесами. Я торможу. Самолет дергается, словно от боли, издает жалобный стон, постепенно опускает нос и, коснувшись металла носовым колесом, начинает замедлять бег.

Сделав три круга с Домовым, я приготовился выполнить такие же полеты самостоятельно. Существует большая психологическая разница в поведении обучаемого летчика. С инструктором он волей-неволей постоянно ожидает вмешательства в управление или указаний голосом по переговорному устройству. Знает он и то, что вмешательство обучающего может быть незаметным. Все это прибавляет смелости, но в то же время не дает целиком сосредоточиться на пилотировании. Лететь самому сложнее и ответственнее. К тому же я знал, что за моими полетами с земли будет следить не только московский инспектор Домов, но и почти вся дивизия. Люди будут оценивать, что представляет собой новый комдив. Не подкачать бы. Эти мысли тревожат меня. Перед вылетом летчик уже живет небом, но, пока он стоит на земле, не может не чувствовать и ее,

Два полета по кругу выполнены удачно. Предстоит сделать высший пилотаж. Чистое небо доверчиво, как душа товарища. Радует бескрайняя синева. В спокойной воде Финского залива, как в зеркале, отразилось небо, оно как бы растворило темноту залива и сделало его таким же синим. Это могло затруднять пилотаж, поэтому я выбрал ориентиром чернеющий столб дыма над заводским строением.

Выполняю мелкие и глубокие виражи, а затем фигуры высшего пилотажа. Делаю все увлеченно, но без отступлений от требований методики. Настроение прекрасное. Такого замечательного самочувствия я не испытывал более двух лет. Синева неба и залива, музыка работающего двигателя ласкали меня. Но пора было идти на посадку.