Небо остается...
Шрифт:
Лиля вышла из галереи и медленно пошла проспектом Тельмана.
Спали в колясках разрумяненные морозцем, будто упакованные в белоснежные коконы младенцы. Афиши объявляли о выступлении Дрезденского оркестра и певицы Элизабет Райке.
Слышался смех детворы, раскатавшей скользанки. Остановила возле себя трехтонку «хорх» регулировщица — плотно сбитая, в грубых сапогах, белом, почти до щиколоток, плаще, на плечах которого лежали ее льняные волосы.
На стене здания висел кумач с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
На перекрестке Улиц меланхолично крутил
Мимо прошли два офицера в серо-зеленых шинелях, фуражках с высокими тульями; и сердце Новожиловой, ошибившись, гулко упало с высоты.
На вывеске пивнушки «Якорь» лысый пастор поднимал над головой пенящуюся кружку. У дверей танцбара с фотографий глядели пляшущие девы. На площади Альтмарк возвышались Крейц-кирка и восстанавливаемый театр, а на берегу Эльбы — дворец Августа Сильного. О них Лиля знала по книгам, а теперь все это видела собственными глазами. Конные статуи курфюрстов… Геракл на доме магистратуры…
Она пошла к центру. Уличная лотерея предлагала за 25 пфеннигов выиграть автомобиль.
Здесь шла своя жизнь, были свои заботы и радости.
В книжном магазине Новожилова вдруг увидела… Людвига Хадермана, того капитана, что опекал ее в ростовской столовой интендантов. Тогда этот Людвиг казался ей глубоким стариком, а ему сейчас было, видимо, не более шестидесяти пяти. Разве что еще больше прежнего стал походить на провинциального нотариуса диккенсовских времен в своей допотопной шапке с козырьком и длиннополом черном пальто с каракулевым, побитым молью воротником.
— Людвиг! — воскликнула Лиля неожиданно для себя. — Это вы?
Хадерман долго вглядывался в лицо молодой женщины, и наконец в памяти его что-то сдвинулось, он радостно закричал:
— О-о-о! Микки из Ростова!
Лицо его разгладилось, морщины поползли к ушам.
— Микки! Какая радость! Я о тебе часто думал. С каким достоинством и как бесстрашно ты держала себя тогда. Да что же это я, познакомься, мой племянник Рольф.
Только теперь Новожилова обратила внимание на молодого мужчину с глазами стального цвета, стоявшего рядом с Хадерманом. У «викинга», как сразу же окрестила его Лиля, — высокий лоб, правильные черты лица. Он, вероятно, был лет на пять моложе Лили. Узнав, по какому поводу приехала Лиля в ГДР, Людвиг расчувствовался еще больше:
— Дитя мое, умоляю тебя, зайдем ко мне, я живу совсем рядом и один. Дочь моя и жена погибли при бомбежке… — он всхлипнул, посмотрел просительно. — Ну, не отказывай, Микки, руине. Кланяйся же, Рольф!
«Викинг» приложил руку к сердцу и поклонился. Новожилова согласилась, — и Людвиг, галантно взяв ее под руку, семеня, повел к своему дому.
Они поднялись по высоким ступенькам старого дома на второй этаж и вошли в огромную комнату, загроможденную старыми вещами. На отброшенной доске секретера лежал кожаный бювар с металлическими застежками и монограммой. Возле качалки с продавленным соломенным сиденьем стояло кресло с тисненным на высокой спинке орлом.
— Вот и моя берлога, Микки, — Людвиг сделал рукой такое движение, словно распахивал дверь, и принял от Лили ее пальто, вязаную шапочку. — А как
вас величать по-взрослому?— Лилия Владимировна.
— Присаживайтесь, Лилия Владимировна. У старого вдовца есть небольшой запасец кофе и даже заветная бутылочка мозельвейна. Она дождалась своего срока.
У Людвига сквозь редкие волосы на голове проступала розоватая кожа, щеки — в мелкой склеротической сетке красных жилок.
Уже сидя за столом, Людвиг признался:
— Я ожидал, что меня упекут в Сибирь проморозить косточки дурака, но вместо этого довольно скоро отправили домой…
— А зачем же вас упекать? — невинным голосом спросила Новожилова, и глаза ее лукаво сверкнули.
— И впрямь незачем, — согласился Хадерман, — после возвращения я решил обосноваться в ГДР… По старой памяти занимаюсь шоколадными делами на государственном предприятии.
Он словно вспомнил о племяннике, чинно сидящем рядом с Лилей:
— А Рольф — директор спортшколы. Надеюсь, на своей машине он отвезет вас в Унтервелленборн. Не правда ли, Рольф?
— Только так! — с готовностью ответил «викинг». — И буду, если разрешите, в дни последующие вашим бетреуером.
«Кажется, это означает — гидом, опекуном, товарищем», — подумала Новожилова и поблагодарила.
У Рольфа жесткие, вьющиеся каштановые волосы. Прекрасно сшитый серый, в мелкую клетку костюм изящно облегает сильную фигуру спортсмена.
Людвиг разлил вино по бокалам и поднял свой:
— Хочу выпить за новую Германию Рольфа и за вашу выстоявшую Россию, Лилия Владимировна.
…Уже к полуночи они мчались пустынной, припорошенной снегом автострадой, и деревья вдоль нее шарахались, словно падая навзничь.
«Викинг» вел машину властно и нежно. Руки его в белесом пушке спокойно лежали на руле.
Лиля чувствовала, как от выпитого вина горит ее лицо, как бьется о щеку завиток волос. Она нет-нет да поглядывала с любопытством на высокую шею «викинга», на его маленькое ухо.
«По возрасту он не мог участвовать в войне», — думала она, и эта мысль еще больше расположила ее к Рольфу.
Бег по ночному шоссе мимо падающих навзничь деревьев убаюкивал, говорить не хотелось. Вдали показалось зарево над металлургическим заводом Унтервелленборна.
Они подъехали к домику под красной черепицей, где квартировала Лиля. Рольф вышел из машины и предупредительно открыл дверцу.
— Надеюсь, до свидания, Лилия Владимировна, — он взял ее руку в свою, — не поехать ли нам завтра в Лейпциг — город моего детства? Покажу вам нашего Деда Мороза — Санта-Клауса…
— С удовольствием, милый бетреуер…
— Можно, я заеду за вами в десять утра?
— Буду ждать…
— Спокойной ночи…
Рольф приехал с букетом роз, неожиданным в эту пору года. Он был в черной кожаной куртке на меху, кожаной фуражке.
На этот раз Рольф рассказывал о своих питомцах, Лиля — о своей диссертации. В разговорах незаметно доехали до мрачноватого, по первому впечатлению, Лейпцига.
Рольф показал ей двухэтажное здание гимназии, где учился, маленький дом с верандой, в котором жил в детстве с родителями.