Небо в кармане 2!

А пока они радуют глаз своей белизной и мультяшным видом, и смотреть на них просто одно удовольствие! И мы летим в прозрачном воздухе, под нами проплывают кварталы Петроградки, чётко впереди высится указательным створом шпиль Петропавловки, который я на этот раз обхожу стороной. Недалеко, потому что здесь нам предстоит начинать разбрасывать плакатики.

Дальше Нева, Зимний и Адмиралтейство. Паньшин торопливо потрошит вторую пачку бумаги, а я очень пологим и плавным левым доворотиком выхожу на Невский. И вообще стараюсь не допускать резких маневрирований, потому что правая дверка у нас приоткрыта. Мало ли? Александр Карлович хоть и пристёгнут, но чего только в жизни не случается…

С Невского на Смольный, девиц-воспитанниц тоже нужно интересным зрелищем порадовать, оттуда на Лавру и Сенную площадь. Фонтанка остаётся слева, а я разворачиваюсь как раз за Никольским собором и иду между Мойкой и каналом. На траверзе Исаакия блинчиком разворачиваюсь на Адмиралтейство, оставляя Собор по левую руку. И повсюду за нами стелется шлейф из разрисованных плакатиков. Вниз не смотрю, не до того мне. Слишком тяжкая работа, визуально держать горизонт и скорость на одной и той же высоте. Только отмечаю нужные курсовые ориентиры и стараюсь выполнить задуманный и согласованный с организаторами маршрут. Они меня уверяли, что власти согласились на мой пролёт над центром. И даже не возражали против разбрасывания листков бумаги. Поэтому лечу спокойно и ни о чём плохом не думаю. Да краем глаза всё время контролирую Александра Карловича, чтобы он, не дай Бог, в проём на выпал. Мало ли…

Ну, об этом я уже упоминал и кажется, точно такими же словами. Ну и что, что повторяюсь? Авиация, она вообще новое не особо любит. Лучше по старинке, по сапогу, как мы сейчас. Надёжнее как-то…

Адмиралтейство остаётся по левую руку, и мы уже почти его прошли, как вдруг прямо передо мной древесина козырька щепится острыми лохмотьями! Паньшин же ничего этого не замечает, он упорно продолжает выбрасывать в дверную щель остатки плакатиков, в кабине гуляет сильный сквозняк, воздух шумит, поэтому ничего не слышно. Щепа попадает в глаза, и я на мгновение слепну от сильной рези и боли. Слёзы текут ручьём!

Левой рукой осторожно проверяю глаза, промаргиваюсь. Больно, конечно, то ли стружка, то ли крошки не хотят вылетать из-под век, но и пусть с ними. Главное, что зрение в порядке, и я кое-как, но вижу! И вдвойне отлично, что рука на ручке управления не дрогнула, что самолёт так и идёт по прямой и никуда не валится. А на крыле между тем появляется ещё одна пробоина, и я понимаю, что по нам стреляют!

Тут же правую педаль до упора в пол, газ на максимальные обороты! Ручку чуть от себя, газ на холостые, и самолёт уходит в скольжение на правое крыло. И снижается, снижается…

Но и этого оказывается мало! Тут же следуют несколько сильных ударов по корпусу. Кто же там такой меткий?

Аппарат вздрагивает, дрожь пробегает по корпусу, отдаётся в ручке, всхлипывает мотор, из-под капота выбивается пар и окутывает кабину белым облаком. И, как будто уже сделанного мало, сдавленно вскрикивает Александр Карлович, и его безвольное тело обвисает на ремнях. Над его головой красными брызгами окрашивается потолок кабины. Перехватываю ручку левой рукой и правой трясу его за плечо и делаю только хуже — тело тут же заваливается на левый бок. Дальше ремни не пускают. Тут же достаётся и мне. Правый бок обжигает сильным ударом, рука немеет и теряет всякую подвижность. От боли темнеет в глазах, но сознание не теряю. Нева и Зимний остаются чуть слева, а впереди и почти подо мной Дворцовая площадь. Высоковато, но и деваться мне некуда, нужно как-то садиться. Мотор сдыхает окончательно, но и пар пропадает. Ручку от себя и мы падаем, падаем вниз…

Глава 15

Сиденье подо мной становится скользким, как мыло. И горячим. Кровь обжигает, струится по боку. А я начинаю медленно, но уверенно сползать вниз, наваливаться грудью на переднюю панель. Привязные ремни удерживают от окончательного сползания с сиденья. Вижу перед собой грустного золотого ангела с крестом в руке, и в затуманенном от сильной боли и кровопотери сознании уже видятся яркие картинки райских кущ. И этот ангел меня уже встречает. Даже рукой манит, вроде бы как подзывает к себе — «пора, брат, пора»…

«Бред сивой кобылы! Рано мне ещё к тебе!» — вспышка ярости разгоняет сумерки в моей голове, и я уже не ангел, и Александровскую колонну во всей её красе наблюдаю перед собой. И если тотчас не отверну в сторону, то не видать мне больше ни…

А ничего не видать! Ну, кроме ангелов на небесах, само собой. Да и насчёт «рано» тогда я точно ошибся! И следом ещё одна мыслишка проскользнула. И заставила хмыкнуть и мгновенно прийти в себя. А всего-то и подумалось — упадёт колонна или нет, если я в неё врежусь? И почему ангел золотой? Серый же вроде бы должен быть? Или это у нас серый…

Рву ручку резко изо всех сил на себя, ударившая перегрузка заставляет взвыть от боли в боку и в… Да всё тело моё сейчас одна сплошная болючая рана! Эта боль, а, может быть, и кровопотеря, здорово туманит сознание, отчего становится всё равно и совсем не страшно, и приближающаяся брусчатка не вызывает никакой паники. Какой может быть страх при такой боли? Стоп! Это уже было со мной совсем недавно. Только вместо брусчатки ТАМ в лобовое стекло летели зелёные сосны…

А ведь я так и падаю правым крылом вниз. И у меня пассажир в кабине!

Как только осознал этот факт, так сразу и толкнул левую педаль, да ещё и крен постарался выправить, убрать. Боли нет! Ничего нет, кроме самолёта и надвигающейся брусчатки. Эх, сейчас бы вывести обороты мотора на максимал, и был бы шанс уйти от столкновения с землёй!

Высоты не хватит… Не успею я вывести самолёт из падения. Не пикирования и не планирования, а именно что падения осенним листом вниз.

Мне повезло, что тяги не перебило, что конструкция самолёта получилась удачной, что рули слушаются, что удалось в последние мгновения перед ударом о землю выровнять аппарат по горизонту. Удалось, но не спасло. Так ровненько и шмякнулись брюхом о брусчатку! Почти. По крайней мере, в первый момент именно так показалось.

Но первый и основной удар приняла на себя стойка шасси!

Застонала от удара, но самортизировала калёная дуга, выполнила своё основное предназначение, погасила остаточную вертикальную. Правда, при этом здорово просела и почти выпрямилась в ровную линию, самолёт лишь слегка коснулся брюхом каменной мостовой, как она тут же распрямилась, спружинила и подбросила аппарат вверх. И не выдержала, лопнула. Жалобный звон настрадавшегося, но с честью выполнившего своё основное предназначение металла в кабине услышал.

И плоскости чуть ли не до брусчатки опустились, в центроплане подозрительный треск ломающегося дерева раздался. Отвалятся или нет?

Не отвалились, хрустнули, но на месте остались! Вот когда в очередной раз помянул добрым словом усадебных мастеров, кузнеца и плотника, Прокопыча и Емельяна Федотыча.

Подпрыгнули хорошо, зависли, а ещё горизонтальная скорость никуда не делась, плюс разворачивающий момент появился. И закружились мы над мостовой подобно карусели. Какие педали? Самому бы на сиденье удержаться! Нет, педаль в противоположную вращению сторону двинул, не без того, да толку-то!