Недетские сказки
Шрифт:
Все устраивало Шкаф в его внешности, кроме, пожалуй, одной детали, к которой он не знал, как относиться – толи краснеть за нее от стыда, толи гордиться ею. Дело в том, что над одним из его карнизов возвышался великолепной работы резной фронтон, на котором пухлощекие купидоны целились волшебными стрелами в лесных нимф.
Фигурки, как и полагается в подобных случаях, были обнаженными. Именно это и вызывало у Шкафа недоумение. Не то, чтобы он хотел видеть купидонов в трусиках, а нимф в бикини, но этот легкомысленный, по его мнению, сюжет не очень-то вязался с его представлением о себе.
– Таким картинкам самое
3
Время от времени в этом мире можно встретить создания, кого бесполезно учить актерскому мастерству, потому что они от рождения напрочь лишены драматического таланта.
Нисколько не наговаривая на Комнату, это в полной мере относилось и к ней. Она не являлась самодостаточной персоной, как ни мечтала об этом. Не единожды предпринимала она попытки стать одной из тех, чей стиль копируют, а привычкам подражают – но всякий раз неудачно.
Однажды, когда к ней по обыкновению заглянул Ветерок, она попросила его исполнить какую-нибудь несложную песенку.
– Любой каприз для вас, мадам! – нежно прошелестел он в ответ и стал насвистывать один из популярных мотивчиков, который в то время можно было услышать и на платформах вокзалов, и в очереди за чашкой кофе – да и просто на улице. Мелодия была незамысловата и легко запоминалась, и двигаться под нее было легко – как душа пожелает.
Комната, даже не пытаясь определить характер музыки, сразу начала вести себя очень странно – со стороны казалось, что она попробует исполнить что-то напоминающее фокстрот, но у нее так ничего не получилось. И тогда она, потеряв терпение, вдруг неистово замахала своими полотнищами – то вверх и вниз, то из стороны в сторону – как в канкане. Как ни странно, но именно эта манера оказалась пределом ее возможностей.
Движения у нее выходили настолько лихими, что даже видавший виды Ветерок от удивления перестал свистеть. Он никак не рассчитывал обнаружить такую прыть у своей подружки.
А Комната – то ли от безысходности, то ли от отчаяния – так разошлась, что ее хрустальная люстра сорвалась с крючка и косо повисла на проводах. А потом и дверной карниз не выдержал эмоционального напряжения и, сорвавшись с петель, с грохотом полетел вниз, размахивая по дороге портьерами, как парусами. Ударившись об пол, он превратился в груду щепок и позолоченной алебастры, кое где, как саваном, прикрытых кусками ткани.
Шум заставил Комнату остановиться, и, не веря своим глазам, она тихонько стала повторять:
– … это не я! … это не я! … это не я!
На что Ветерок ей резонно ответил:
– Мадам, но вы же сами просили меня изобразить музыку!
И тут Комнате пришлось вспомнить и то, как ей захотелось стать современной и стильной, и как она обратилась за помощью к Ветерку, и многое другое. Стыдно ей не было, это чувство было ей незнакомо.
Она осмотрелась, стараясь определить свидетелей своего провала – с чем была категорически не согласна, но ее соседка Моль предусмотрительно забилась в глубину ковра – будто ее никогда и не было в Комнате.
А Шкаф?
Ему было труднее всех, но он делал вид, что ничего не видел и не слышал. А когда это стало совсем неправдоподобным, то ему пришлось приложить немало усилий, прежде чем он небрежно произнес:– Создатели! Неужели землетрясение?! Кто бы мог подумать?! И так далеко от эпицентров!
Впоследствии люстру вернули на прежнее место, дверной карниз заменили новым. Но остались воспоминания – и у Шкафа, и у Ветерка, и у Моли…
А от воспоминаний, какими давними они бы ни были – так просто не отделаешься. Прошлое всегда остается с нами, даже если мы изменились и стали уже совсем другими.
4
Комната не страдала от приступов меланхолии и нередко сама задирала Шкаф, намекая на некоторые, якобы, ей одной известные факты его биографии. При этом она всегда недвусмысленно указывала взглядом на его фронтон. Это был ее излюбленный прием, когда нужно было отвлечь внимание других от собственной оплошности. Себя же она оправдывала всегда, следуя логике:
– Все мои желания и поступки инстинктивны, а, значит, естественны. Свободу природе!
Дурочкой она себя не считала и прекрасно понимала, что окажись Шкаф более податливым, то ей не пришлось бы регулярно выставлять собственную похотливость на всеобщее обозрение.
– «Мой малыш» в упор не видит меня. Что еще мне остается!?
Удобное оправдание! И тем более, что продолжать и дальше сдерживать влечение к нему – она была уже просто не в силах:
– Ну и ладно! И пусть думает обо мне все, что захочет. Ведь это он сделал из меня блудницу! Это из-за него мне приходится искать утешений на стороне! Вот, назло ему стану еще наглее! И пусть это будет моей местью этой бессердечной деревяшке – за все мои страдания и безответную любовь к нему! И если в нем осталась еще хоть капля совести, то я взываю к ней – он мой, мой, мой… И пусть эта капля превратится в море и поглотит его, а потом вынесет его на мой берег… А уж я смогу о нем позаботится. И мы будем счастливы вместе!
Комната прекрасно понимала беспочвенность собственных надежд – что сразу не срослось, того потом уже не соединить. Она знала об этом, злилась на себя и на Шкаф, искала причины, искала виноватых, не находила и выходила из себя:
– Не бывает дыма без огня! Сапог сапогу пара! И нечего строить из себя недотрогу! Ты давно смотрел на собственную вывеску? Мне, например, не стыдно быть Комнатой! Мне стыдно ею не быть! Подумаешь, Дворец он из себя изображает! Да если на то пошло, то шевалье Casanova тоже не в лачуге свои подвиги совершал. И какая, в принципе, разница – Дворец он или Шкаф?! Не в капусте же его нашли, в самом-то деле!?
Вопрос по существу – что станет с миром, если каждый станет прилюдно демонстрировать свои сексуальные предпочтения? Или именно так все всегда происходило и будет происходить дальше?
И что тогда считать личной жизнью?
Или личная жизнь, это отношение исключительно к самому себе?
5
Заглянуть в мир за пределами Комнаты удавалось не многим. От посторонних глаз его скрывали гобеленовые портьеры, тяжелыми складками ниспадавшие по обеим сторонам дверного проема. Тем же, кому посчастливилось увидеть – что там, рассказывали потом об этом по-разному.