Недобрый день (День гнева) (Другой перевод)

— Он жив? Артур жив? Но тогда письмо… подай мне письмо! Оно от самого короля?

— Ну конечно, госпожа!

Гонец снова вложил свиток в руку королевы. Щеки ее порозовели, но пальцы, которыми она пыталась сломать печать, дрожали. В лице ее отразилась целая буря чувств: точно тени, скользящие по текучей воде. В противоположном конце залы фрейлины королевы, сбившись в стайку, перешептывались и взволнованно наблюдали за происходящим. Повинуясь жесту старшей из них, гонец неслышно вышел за дверь. Дамы, жадные до новостей, шурша юбками, устремились вслед за ним.

Королева даже не заметила их ухода. Она погрузилась в чтение.

Вернувшись, старшая фрейлина обнаружила, что королева одна и, со всей очевидностью, в глубоком горе.

— Как, госпожа, вы плачете? Тогда как верховный король жив?

— Я погибла, — только и смогла выговорить Гвиневера. — Я погибла. Они пошли войной друг на друга, и при любом исходе я погибла.

Спустя какое-то время она поднялась на ноги.

— Мне нельзя здесь оставаться. Я должна вернуться.

— В Камелот, госпожа? Но там войска.

— Нет, не в Камелот. В Эймсбери. С собой я возьму только тех, кто захочет; прочим ехать незачем. Там мне ничего не понадобится. Скажи им от меня, пожалуйста. И помоги мне собраться. Я отправляюсь сейчас же. Да, сейчас же, нынче же вечером.

Гонец от Мордреда, прибывший с утра пораньше — когда телеги ярмарочных торговцев с грохотом катили по мосту через Иску, — обнаружил, что во дворце царит суматоха, а королева уехала.

Глава 10

День выдался ясный, последний дар лета. На рассвете герольды обоих воинств сопроводили полководцев к месту долгожданных переговоров.

В ту ночь Мордреду так и не удалось заснуть. До самого утра он лежал, не смыкая глаз, и думал, думал. Что сказать. Как сказать. Какие слова подобрать, звучащие достаточно открыто и прямо, чтобы избежать неправильных истолкований, но не настолько резко, чтобы вызвать враждебность. Как объяснить человеку настолько усталому, и недоверчивому, и снедаемому горем, как стареющий король, его, Мордреда, собственную двойственность: радость власти — власти, что может быть и была исполнена непоколебимой верности, но никогда уже не вернется к подчиненной роли. (Может быть, соправители? Короли Севера и Юга? Согласится ли Артур хотя бы допустить такую мысль?) Завтра за столом перемирия он и отец впервые встретятся как вожди и полководцы, на равных, а не так, как прежде — король и регент. Причем вожди очень разные. Мордред знал: когда придет его время, он станет не копией отца, но совсем иным королем. Артур принадлежал своему поколению; мысли и честолюбивые мечты его сына от рождения направлены в иное русло. Даже если бы не разница в воспитании, все сложилось бы именно так и не иначе. Мордред был движим иными крайностями, нежели Артур, однако каждый отдавал своему призванию себя всего, без остатка. Молодой человек понятия не имел, удастся ли убедить стареющего короля принять новый уклад, прозреваемый Мордредом, — уклад, воплощенный (пусть в итоге и позорно) в определении «молодые кельты», — не сочтя таковой за измену. А ведь еще есть и королева. Вот об этом он никогда не сможет заговорить вслух. «Даже если бы ты погиб, пока жив Бедуир, какие у меня виды?»

Мордред застонал, перевернулся на другой бок, закусил губу: еще не хватало, чтобы часовые услышали. Когда воинства в преддверии битвы, в чем только не усмотрят предзнаменование!

Он — вождь, и он об этом знал. Даже теперь, когда штандарт верховного короля реет над станом у озера, люди Мордреда преданны ему безоглядно. А вместе с ними, за холмом, встали лагерем саксы. Даже теперь они с Кердиком, возможно, смогли бы заключить выгодный союз, «мировую землепашцев», так пошутил когда-то Мордред, а старик сакс расхохотался… Но между Кердиком и Артуром такой договор невозможен, ни теперь, ни впредь… Опасная почва, опасные речи. Даже думать об этом сейчас — сущее безрассудство. Неужто он даже в эти страшные мгновения прикидывает, что окажется лучшим королем, нежели Артур? Иным — да. Может, и лучшим для своего времени — для будущих времен, уж во всяком случае? Да это уже не безрассудство — хуже! Мордред снова перевернулся на другой бок, ища на подушке местечка попрохладнее, пытаясь вернуться к образу мыслей Артурова сына — почтительного, восхищенного, готового покорствовать и повиноваться.

Где-то закукарекал петух. От изломанной кромки сна он видел, как куры со всех ног бегут по жесткой траве к галечному берегу. Сула горстями рассыпала еду. Над головой с воплями носились чайки, одна-две, расхрабрившись, попытались урвать себе долю. Сула со смехом замахала рукой, отгоняя птиц.

Пронзительно, точно чаячий крик, труба возвестила приход дня переговоров.

На расстоянии полумили, в шатре на берегу озера спал Артур, но забытье его было тревожным, и привиделся ему сон.

Снилось ему, будто скачет он берегом озера, а там, в лодке, стоит и отталкивается шестом на мелководье Нимуэ, но нет, это вовсе не Нимуэ, это отрок с глазами Мерлина. Отрок серьезно глянул на него и голосом Мерлина повторил все то, что Нимуэ сказала ему вчера, когда, прибыв в монастырь на Инис-Витрине, послала к королю, прося о встрече.

— Ты и я, Эмрис, позволили пророчеству ослепить себя, — молвила Нимуэ, обращаясь к нему точно так же, как в детстве — Мерлин. — До сих пор мы жили под занесенным клинком рока, а теперь чуем, что оказались лицом к лицу с давно грозящей судьбой. Но выслушай вот что, Эмрис: судьбу творят люди, а не боги. Не боги, но наши собственные безрассудства обрекают нас на гибель. Боги — духи, они действуют руками людей, и есть на свете люди, достаточно храбрые, чтобы воспротивиться и сказать: «Я человек, я не стану». Внемли мне, Артур. Боги встарь изрекли, будто Мордред станет твоей погибелью. Но если и так, то случится это не через собственные его деяния. Так не подталкивай его к сим деяниям… Я открою тебе то, что должно было бы остаться нашей с Мордредом тайной. Некоторое время назад он приезжал ко мне в Яблоневый сад, просить о помощи против предсказанной ему судьбы. Он клялся, что скорее сам убьет себя, нежели повредит тебе. Если бы я его не остановила, он бы погиб уже тогда. Так кто же виновен, он или я? А после он приезжал на Брин-Мирддин, ища утешения и поддержки у меня, Мерлина. Если Мордред попытался бросить вызов богам, то сможешь и ты, Артур. Вложи меч в ножны, выслушай его. Не принимай чужих подсказок, но поговори с ним, прислушивайся, учись. Да, учись. Ибо ты стареешь, Артур-Эмрис, и придет время — время приходит, время уже пришло, — когда вы с сыном, взявшись за руки, сможете удерживать Британию промеж себя, точно драгоценный камень, уложенный в шерсть. Но стоит вам разнять руки, и вы выроните сокровище, и оно разлетится на тысячу осколков и, возможно, не возродится уже никогда.

Во сне Артур знал, что уже принял ее совет и созвал переговоры, твердо решив выслушать все, что имеет сказать его сын; и все-таки Нимуэ-Мерлин рыдала, стоя в лодке, а лодка скользила по зеркальной поверхности озера все дальше и дальше, пока не скрылась в тумане. А затем Артур повернул коня к назначенному месту встречи, и тут скакун его вдруг ни с того ни с сего споткнулся, и всадник полетел вниз головою в глубокий омут. Тяжелый доспех тянул его вниз — и с какой бы стати он отправился на мирные переговоры в полном вооружении? — Артур погружался все глубже и глубже в черную пучину; там вокруг него плавали рыбы, и водяные змеи, похожие на водоросли, и водоросли, похожие на змей, оплели его руки и ноги, лишая возможности двинуться…

Артур вскрикнул и проснулся — весь в поту, точно и впрямь тонул, но когда прибежали его слуги и часовые, король рассмеялся, и отшутился, и отослал их прочь, и вскорости снова забылся беспокойным сном.

На сей раз к нему явился Гавейн — весь в крови, мертвый и все-таки исполненный какого-то гротескного пыла: призрак прежнего воителя Гавейна. И он тоже приплыл по озеру, но на воде не задержался, а проследовал прямиком в королевский шатер и, встав у ложа, извлек кинжал из раны в боку, где запеклась кровь, и протянул его Артуру.

— Бедуир, — проговорил Гавейн, но не загробным шепотом, как пристало призракам, а голосом высоким и дребезжащим, с металлическим призвуком: так поскрипывают на ветру жерди шатра. — Дождись Бедуира. Обещай изменнику все, что угодно: землю, власть, Верховное королевство после твоей смерти. А заодно хоть бы и королеву. Все, что угодно, лишь бы задержать его до тех пор, пока не подоспеет Бедуир с воинством. А тогда, как только будешь уверен в победе, атакуй и убей его.

— Но это предательство.

— То, что уничтожит предателя, предательством не считается. — На сей раз призрак Гавейна заговорил, как ни странно, голосом самого Артура. — Так ты не прогадаешь. — Пальцы его разжались, запятнанный кровью кинжал упал на ложе. — Сокруши его раз и навсегда, Артур, бей наверняка, бей наверняка, наверняка…

— Господин?

Слуга, склонившись над ложем, коснулся плеча спящего, намереваясь разбудить, и тут же отпрянул назад. Артур, резко сев на постели, с яростным видом огляделся, но коротко бросил лишь: