Недвижимость

Кто знает меньше – тот тупо гонит по своей полосе, следя только за тем, чтобы не въехать со всей дури кому-нибудь в корму…

Есть и такие, что ошибаются насчет деталей… куда они деваются сами, не знаю, а вот расплющенные туши их стальных коней сволакивают к постам ГАИ, чтобы ржавели в назидание потомкам.

Вот так.

Знать, где упасть, соломки постлать.

Нет, непонятно.

Но с другой стороны – что я об этом знаю?

И почему я должен чувствовать себя виноватым?

Однажды ехал откуда-то электричкой – усталый, вечером – с дачи, что ли, чьей-то возвращался? Напротив сидел парень. Он был пьян совсем не весело: болезненно, если не смертельно. Он осознавал свою беспомощность. Время от времени поднимал голову и, еле ворочая языком, повторял, что ему в Электросталь… а я каждый раз объяснял, что на Курском ему нужно перебраться на другую ветку… Вот залязгали буфера на Курском, я растолкал его: он поднялся и кое-как побрел к выходу… Может быть, он жив-здоров и меня совсем не помнит? – а я его, подлеца, все вспоминаю. Ну что мне было его тогда не проводить? Потерял бы двадцать минут, зато в последнюю из этих минут забыл бы его – к чертовой бабушке, раз и навсегда, крепко-накрепко! – и не маячил бы он попусту вот уж сколько лет перед глазами!.. Может, он и нашел тогда нужную платформу, и уехал в свою Электросталь, и даже протрезвел по дороге; а потом, глядишь, и вовсе пить бросил, женился, завел детей, ростит как может, пользуется любовью в семье и уважением на работе – черт его знает!.. А если не нашел?

Будяев открыл, как всегда, в халате. Борода черная, волосы на груди седые.

– Вечер добрый. Припоздал, не обессудьте.

– Какие разговоры! Бог с вами! Заходите, заходите…

– Разве что на минутку… разуваться?

– Что вы! Что вы! Вы что! Вы взгляните, что у нас делается! Это же Содом и Гоморра, честное слово! Куликовская битва! Хлев!

Свинарник! Да что я! – в свинарнике-то чище бывает! – воскликнул

Дмитрий Николаевич, закончив трагическим вздохом и маханием руки: – Эх, гос-с-с-с-споди!..

Повалился в кресло, бороденку заинтересованно выставил вверх, стал шарить по столу в поисках сигарет.

– Ну рассказывайте.

– Что рассказывать?

– Как дело-то кончилось!

– Да я же рассказывал.

– То по телефону! Вы так, так расскажите!.. Аля! Иди сюда!

Сережа пришел.

– Да, собственно… что там? Все как обычно. Зарегистрировали договоры да поехали в банк… вот и все.

– А в банке что?

– А что в банке? Переложил ваши деньги… м-м-м… снял вам отдельный сейф и переложил в него деньги. Тридцать шесть ваших.

Вот бумаги. В любое время можете поехать. Если надо. Вот здесь код написан. Сейчас объяснить?

– Ой, не надо, не надо! Ой, не надо! – застонал Будяев, будто его собирались подвергнуть пытке. – Какие бумаги? Куда нам сейчас бумаги? Вы посмотрите, что у нас. Тут же черт ногу сломит. Переезд! Вы что! Сережа, голубчик, бога ради, оставьте пока у себя! Пожалуйста! Вот переедем, распакуемся… тогда уж. А?

– Да ради бога. А деньги-то не нужны вам?

– Деньги! – воскликнул Дмитрий Николаевич, схватившись за голову, а потом начал блеять, держась обеими руками за виски: -

Ох уж эти деньги! Ох деньги! Так и знал я, так и знал – запоем мы еще Лазаря с этими деньгами!.. Что нам с ними теперь делать?

Куда их теперь, проклятые?! Так в сейфе и держать? Или как?

– Не знаю. Как хотите. В банковском сейфе не очень удобно… ездить туда каждый раз. Не знаю…

– Вот! Вот! – восклицал Будяев, чиркая спичками и в волнении жуя фильтр. – Какая зараза эти деньги! Нету – плохо! Есть – еще хуже! Точно, точно говорят: за что боролись, на то и напоролись!

Тот самый случай. Куда их теперь девать?! Где хранить? Дома ведь держать не будешь?

– Да я бы не советовал такую сумму…

– А куда? Счет открыть в банке? В каком?

– Ну да, – кивнул я, – счет в банке… Не знаю. Коноплянников, прежний-то владелец вашей новой квартиры, про банки так говорит: кладешь, говорит, сам, а вынимают другие. Большого ума человек.

Он свои тридцать с чем-то там тысяч из сейфа взял, сунул, как есть, в полиэтиленовый пакет – и удалился. Так, говорит, безопасней всего. Уж не знаю, куда понес…

– Господи, вот наказание-то! Вот мука-то мученическая!..

В кухне что-то рухнуло, а потом с дребезгом раскатилось. Затем возникла на пороге и сама Алевтина Петровна.

– Аля! – крикнул Будяев. – Что? Ты упала?

– Здравствуйте, Сережа! – сказала Алевтина Петровна. – Нет, не упала… С посудой воюю. Добра-то…

– Это ж уж-ж-ж-ж-жас! это ж уж-ж-ж-ж-ж-жас! – снова хватаясь за голову, на манер майского жука произнес Дмитрий Николаевич.
–

Сколько всего накопилось! Хлам, хлам! Выкинуть все! Выкинуть!..

Да руки не поднимаются. Выкинешь, потом хватишься – а нету!.. А?

Сережа, мы ведь вот еще о чем хотели поговорить…

– Конечно, все-то не выкинешь, – вздохнула Алевтина Петровна и приветливо предложила: – Может быть, чаю?

– …ведь как об этом не сказать? Дело важное… с пустяками мы бы и не…

Я отрицательно мотнул головой.

– Горяченького! С вареньицем! Яблочное варенье-то! Пока не запаковала. А?

– …что отлагательств совсем не терпит…

– Нет, нет, Алевтина Петровна, спасибо… простите?

– Дело вот в чем. Мы, видите ли, очень хорошо понимаем, с кем имеем дело и…

– Вот всегда вы отказываетесь, а потом будете жалеть. Я же вам говорила: старинный, стари-и-и-и-инный семейный рецепт: ни капли воды! Ложечку?

– Нет, спасибо.

– …так сказать, с одной стороны, конечно, связаны обязательствами… с другой стороны, есть вопросы, которые не могут быть решены усилием воли…

– Ло-о-о-о-ожечку! А то запакую. Тогда уже все – до новой квартиры.

– Нет, нет, спасибо.

– …потому что сначала-то кажется одно, а приглядишься – другое…

– Ну тогда как хотите… Димочка, ты уже спрашивал у Сережи?..

Будяев посмотрел на нее, как смотрят вслед промчавшемуся поезду.

– Гм-гм… Так вот. Видите ли, Сережа…

– Вот именно. Вы понимаете? Это совсем, совсем невозможно. Я даже не знаю, как мы могли согласиться… я всегда была против.

– Да, это совершенно невозможно, – повторил Будяев. – Ну просто никак! Месяц или…

– Вот именно – месяц, полтора… потому что совсем, совсем!

Посуда, книги!..

– Книги эти проклятые, посуды одной коробок восемь наберется!..

Аля вон целыми днями все пакует, пакует – и что?

– Ведь каждую чашку в газетку, каждую тарелку!.. Пока разберешься… А лучше два, два месяца, потому что просто никак,

Сережа, и вы должны нас…

– …хоть в наше положение и нелегко, но попытаться…

Я смотрел в окно. Совсем стемнело, крошево снежинок билось за черным стеклом мелкими бабочками.

– Понятно, – сказал я, когда они наконец вопросительно умолкли.

– Не волнуйтесь, Алевтина Петровна. Дмитрий Николаевич, не переживайте. Пакуйтесь на здоровье. Без спешки. Теперь можете долго переезжать. Хоть полгода.