Негасимое пламя

Ведь для него Мифф не только дочь — опа независимый, самостоятельный человек, который вправе идти своей собственной жизненной дорогой. Его любовь к ней — естественная любовь отца к своему ребенку; их дружба возникла из чувства уважения, которое он испытывал к ее уму и характеру; она давала поддержку и утешение им обоим. Это он твердо знал, а об остальном не заботился.

Наутро влюбленные отправились в лес, побродить. Весь день до него доносились их радостные голоса, то поющие, то окликающие друг друга, временами наступала тишина. Невольно прислушиваясь, он читал газеты, журналы, брошюры, привезенные Мифф. II каким контрастом казались эти радостные голоса и мирный, залитый солнцем край хаосу и безумию, царящему сейчас во всем мире!

Он читал, чувствуя, как этот бурлящий страстями мир, раздираемый вожделениями, полный конфликтов — нравственных, экономических и политических, — все сильнее и сильнее завладевает им.

Но вечером, когда Мифф и Билл вернулись в коттедж, озаренные счастьем любви, все вокруг преобразилось. И Дэвиду уже не казалось больше, что в мире нет ничего, кроме хаоса и жестоких столкновений. Да и кто, глядя на них, не улыбнулся бы вместе с ними! Не поразился бы чудесной силе любви, наделившей обыкновенных юношу и девушку особой, лучезарной красотой!

Мифф украсила волосы цветами белого ломоноса. Это потому, что она новобрачная, подумал Дэвид. Любовная идиллия молодой четы пробуждала в нем нежность и сочувствие.

Дэвид вызвался приготовить ужин, и Мифф не преминула поддразнить отца новой специальностью. «Пикантная мешанина!» — провозгласил он, подавая на стол блюдо из томатов, лука, рыбных консервов и риса, обильно посыпанных тертым сыром.

— Кто бы мог подумать, что ты умеешь готовить? — весело воскликнула Мифф. — Скажи я об этом Герти, она ни за что не поверит!

Вечером они снова долго разговаривали у пылающего очага. На этот раз Дэвид больше слушал, чем говорил, ему хотелось получше разобраться в их точке зрения и не называть им свои убеждения.

Они беседовали, пока не подернулись золой тлеющие в очаге угли. Мифф и Билл готовы были говорить без конца, но Дэвид ушел спать, чувствуя, что его угнетает их молодой оптимизм. Как уверены они в своих идеях, в их конечной победе! Ему же виделся впереди лишь тернистый путь, невзгоды и трудности революционной борьбы.

Глава VII

На следующий день, после полудня, Билл вывел стоявший в кустах мопед. Мифф обняла и нежно поцеловала отца, Билл крепко пожал Дэвиду руку, посмотрев ему в глаза открытым, честным взглядом, и, после веселых прощальных пожеланий и обещания скоро наведаться, они умчались.

До Дэвида донеслось дробное тарахтенье мопеда, выехавшего на тропинку и быстро удалявшегося вниз но дороге к городу. Дэвид снова остался один, в своем уединении, наполненном солнечным светом, шумом деревьев и пеньем птиц. Лежа на коврике, он попытался вновь обрести состояние приятной летаргии, владевшей им до того, как Мифф и ее спутник нарушили его сонное оцепенение. Но чувство общности, связи с землей, дающей жизнь и мельчайшим организмам, насекомым и травам, и огромным деревьям, чьи стволы покрыты ржаво-красной корой, а густолиственные ветви тянутся к самому небу, и колючей акации, роняющей на землю свое буйное золото, — это чувство ушло безвозвратно. Беспокойство и тревога охватили его: он понял, что обманывал себя, воображая, будто может вести здесь жизнь отшельника.

Молодые люди ворвались в его уединение и заставили его вновь задуматься над том, что же он будет делать. Между ними, несмотря на разницу во взглядах, существовала идейная и духовная связь, и для него это было очень ценно. Он как-то встряхнулся, почувствовал прилив сил. Возникшая между ними близость предполагала, что они верят в благородство стоящей перед ним цели, а он верит в благородство их задач.

В самом деле, почему он предается здесь праздности? Пленился дикими фиалками, розовато-лиловыми u белыми, застенчиво строящими ему рожицы среди зелени крошечных круглых листочков, папоротниками, высовывающими ему свои розовые язычки, и муравьями, снующим и взад и вперед по своим неприметным делам? Почему позволил себе увлечься фантастическими теориями о жизни, как об едином процессе, объемлющем все сущее от деревьев и насекомых до человека? Почему предался бесцельным метафизическим умствованиям и экстазам, размышляя о существах, единственный инстинкт которых — жить и производить себе подобных? Позволил им отвлечь себя от трагедии существ, способных на самые высокие, благородные чувства и величайшие свершения, живущих в богатом и прекрасном мире, но пребывающих в постоянной вражде?

В чем причина этой вражды?

Алчность, жестокость, предрассудки и жажда власти — не эти ли силы развращают и губят все, к чему прикасаются? Но ведь нельзя же отрицать, что большинству людей присуща доброта. Если ребенок заблудится в зарослях, все будут встревожены. Сколько самых разных людей бросится на поиски ребенка. Одного ребенка! Сотни фунтов затрачиваются на его поиски! И всегда находятся нужные суммы, чтобы оказать помощь поселенцам, чьи дома и фермы уничтожают наводнения и пожары.

Великое, доброе человеческое сердце — это родник, где берут начало все благородные людские поступки, поступки, требующие великодушия и мужества.

Так почему же, когда дело касается спасения миллионов детей и взрослых от смертоносного грибовидного облака, от ужасных последствий ядерной войны, которая может вспыхнуть в любой момент в результате просто несчастной случайности, почему же люди так медлят предотвратить страшную угрозу не только их здоровью, но и самому существованию?

Они или не сознают опасности, или не в силах защитить себя. Они не могут побороть свой страх перед вмешательством в намерения правительства, — боязнь потерять работу, от которой зависит жизнь их семей, или прослыть коммунистами, если они присоединятся к тем, кто пытается сорвать планы торговцев оружием, стремящихся держать народы на грани войны.

Должна же быть какая-то возможность прояснить сознание людей, воззвать к их благоразумию, чтобы положить конец этой преступной торговле смертью и разрушением!

Его задача — отыскать путь к великому и доброму человеческому сердцу, привести людей к согласию, помочь им преодолеть страх.

В конце концов, что может сравниться со страхом перед повторением Хиросимы? Перед бомбами в сто раз более сильного действия, чем та, первая. Ведь они в одно мгновение сметут с лица земли все живое, исковеркают, уничтожат и отравят все семена жизни — если вообще что-нибудь уцелеет — на много-много поколений вперед!

Дэвид вскочил на ноги. Его охватила потребность писать, изложить на бумаге все, о чем он думал. Собрав книги и подняв с земли коврик, он спустился к коттеджу; там он сел за стол, открыл пишущую машинку и вставил в нее лист бумаги. После часа сосредоточенной работы он просмотрел отпечатанные страницы и нахмурился: это был сжатый отчет о докладах, прочитанных на ассамблеях в защиту мира, и заявления крупнейших ученых, таких как Эйнштейн, Бертран Рассел, Швейцер и Жолио-Кюри — о действии радиации, как неизбежном последствии ядерных взрывов. Статья ничем не отличалась от сотен других статей, которые он сам неоднократно отвергал, будучи редактором «Диспетч», подумал он с отвращением. Надо найти какой-то другой, лучший способ изложения фактов.

Ведь сами по себе эти факты действенны и драматичны, как иге заставить людей откликнуться на них? Длинные параграфы, столбцы комментариев, бесконечные протесты и призывы — все это в конце концов лишь наводит скуку. Подробное описание различного вида атомных бомб, их устройства и боевого действия еще, пожалуй, годится для учебных пособий; эта же статья, по его замыслу, должна сама, подобно бомбе, произвести интеллектуальный взрыв — возмутить спокойствие читателей, пробудить у них интерес к дальнейшему исследованию вопроса и заставить присоединиться к движению за мир, за уничтожение ядерного оружия и предотвращение атомной войны.