Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Леса, спуски, подъемы и — новая гряда гор. И никого, будто и горы, и ручьи живут сами по себе, и нет им дела — видит их человек или нет. Рано утром следующего дня взобрались на вершину Гудор-Дага, и на той стороне — аулы, подвластные уже Шамилю.

А пока они ездили, Шамиль, как потом узнал Фатали, занял Кумух, вывел на площадь перед мечетью дюжину приверженцев ханского дома Казикумухского Агалар-хана и велел отрубить им головы. Один был совсем юн, побледнел, когда его вели на плаху, но молча повиновался, и особых усилий не стоило палачу разрубить тонкую шею. И его не пожалел Шамиль. Собрал головы в мешки и отправил Агалар-хану, вздумавшему за его спиной вступать в переговоры с царскими генералами. И еще он мстил за своего наиба Кибит-Магому, который был посажен в темницу за то, что помышлял вступить в какие-то связи с Агалар-ханом; а на Агалар-хана вышел тогда Граббе, после провала с убийством Ахверды-Магомы.

Фатали был потрясен новыми жестокостями, но как скажешь Шамилю, когда ослеплен гневом? Казнив изменников, Шамиль раздал награды отличившимся, потом с пленными распорядился, часть отправил в Дарго, где плавили железо, захваченное в Ичкерийском лесу, и переливали захваченные большие пушки на малые; при виде пушки Шамиль умилялся. «Тысяча воинов!» — называл он пушку, и ему доставляло удовольствие ставить на каждую отлитую пушку свою печать; а часть пленных — в Ведено, на пороховой завод, где работал опытный мастер Джебраил-Гаджи, научился делу в Дамаске; со свинцом туго, лишь обливают им глиняные пули или употребляют пули медные. А тут и Юсуф-Гаджи, с письмом от султана!

— А это мой молочный брат, вместе из Стамбула едем.

— А брат твой мне как будто знаком.

— Ну да, и он тебя тоже знает. У русских служил, а потом бежал к султану.

Но очень верил Шамиль Юсуфу-Гаджи, и потом — это письмо! И вдруг Шамиль к Фатали обращается:

— Вот и будешь мне переводить одну беседу с грузинским князем! Но прежде покажи, на что способен. Какая ступень совершенства тебе доступна?

Фатали учили этому в келье Шах-Аббасской мечети в Гяндже. Сказать «шариат», это первая ступень, доступная всем, или перескочить на «тарикат», доступную лишь избранным?

— Я прошел через шариат и ступил на тарикат!

— Эмблема шариата?

— Тело, земля, ночь, корабль,

— Эмблема тариката?

— Язык, дыхание, звезда, море.

— А какая ступень доступна твоему молочному брату?

— Хакикат.

— Хакикат? — удивился Шамиль.

— Он достоин быть твоим наибом, имам!

— Эмблемы?

— Разум, свет, месяц, раковина.

— А как же я?! — Шамиль спрашивает.

— Вам доступна высшая ступень — маарикат!

— Эмблема?

— Мозг, глаза, огонь, солнце и жемчужина! — и пояснил еще: «Корабль выходит в море, в море раковина, а в раковине — жемчужина!».

— Да, нравится мне твой брат! А пока вот какое тебе задание: заболел мой переписчик, не успел последние суры корана для меня записать… На чем он остановился? — спросил у сына Гази-Магомета.

— На «Утре».

— О, я очень ценю эту суру! — сказал Фатали и изрек: — «Клянусь утром и ночью, когда она густеет, последнее для тебя лучше, чем первое…» — давно-давно зубрил, в детстве, и дохнуло чем-то щемяще-сладким: он юн, Мирза Шафи, ясные летние ночи, большие звезды.

А потом беседа с грузинским князем, молодым прапорщиком, плененным Шамилем. По дороге: «Вот, смотри, какую мне выстроили мечеть русские беглые солдаты!» Остановился перед мельницей и долго стоял, смотрел, как ходят по кругу лошади, приводя мельницу в движение, — диковинка в этих краях!

Князя вывели из ямы на свежий воздух, он зажмурился от света, и весь разговор щурился, отводя взгляд от Шамиля и Фатали, — солнце падало ему в лицо.

— Так ты говоришь, что султан турецкий выше египетского паши?!

— А как же!

— Но ведь египетский паша отнял у султана целое государство, покорил инглиса, френга, стал верховным властелином всех мусульман. Чего ты улыбаешься, разве я не прав? — К Фатали. Фатали промолчал. — Унцукульский Джебраил-Гаджи недавно в Египте был, говорит, у паши стотысячное войско, солдаты с одним глазом на лбу и одеты с ног до головы в железо! Неправда? Я тоже думаю, что неправда насчет одного глаза, но остальное — правда. Вот, смотри! — и достает бумагу. — Вот: переведи ему, Фатали! Это от египетского паши, прочти ему!

И Фатали читает: «Ко всем ученым и важным лицам дагестанским! До настоящего времени я имел войну с семью государями: английским, немецким, греческим, французским, султаном Меджидом и прочими, которые по воле божьей имеют ко мне полную покорность. Но ныне мои силы обращены против России…» — Отнял Шамиль письмо. — Дальше можешь не читать, это тайна! Ну что ваша страна перед мощью египетского паши?! У вас же клочок земли от Крыма и до Казани, а Москву сожгли френги! Правду я говорю? — спрашивает у Фатали.

— Москву давно отстроили, имам.

— А ты там был?

— Нет, не был.

— А чего языком мелешь?!

И грузинский князь: — Пред обширным царством императора России весь Кавказ как капля воды пред Каспийским морем! как песчинка пред Эльбрусом.

— Вот-вот! И сын мой так пишет. Вас, как попугаев, выучили. Что ты, что мой сын.

— Что за польза горцам воевать с царем? Рано или поздно должны будете покориться.

— Зато аллах наградит нас в будущей жизни за наши страдания.

— А султан живет с нами в мире, как и персидский шах, — убеждает князь.

— Царю верить нельзя. Ласков, пока не завладеет нами. Ты думаешь, — вдруг разгорячился, — султан верный исполнитель законов Магомета, а турки истинные мусульмане? Они гяуры, хуже гяуров! Он видит, что мы ведем столько лет борьбу с царем за аллаха и веру, что же он нам не помогает?!

— Вы только что хвалили, имам!.. — грузинский князь ему.

— Не твое дело! И тебя я буду морить голодом, чтоб сил не было бежать! Если не выдадут за тебя моего сына или племянника, которые у вас в заложниках, то верно пришлют вьюки золота и серебра!

— Я беден, только пустое княжеское званье.

— Прибедняйся! Но я буду тебя мучить, потому что там губят моего сына.

— Ваш сын учит науки, он окружен заботой государя, у него блестящее будущее!

— Но к чему эти знания? Мой сын сделается гяуром и погибнет. Ему ничего знать не надо, кроме корана. Что нужно нам, то в нем сказано, а чего там нет, того нам и не нужно.

На медном подносе горит бумага за подписью Шамиля, с которой Фатали беспрепятственно покинул мятежных горцев, обещал Юсуфу-Гаджи сжечь ее, как только вернется, чтоб больше соблазну не было помышлять о встрече. Свернулась, съежилась бумага, а потом вдруг вся вспыхнула. Вот и кружок, где крупно имя — волнистая линия, точечки сверху и снизу, и нечто похожее на ковш — арабское «эл». Горит, горит, и уже пепел, откуда-то дуновение, и улетают, как бабочки, обгорелые легкие крылышки, один лишь пепел, ах какой сюжет!