Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.

Ящерица круглым глазом уставилась на Быкова. Алексей Петрович поглядел на нее с ненавистью. Юрковский наконец умолк и откинулся на спинку стула, катая хлебные шарики. Все замолчали, только время от времени шумно вздыхал чувствительный Михаил Антонович. Вместе, думал Алексей Петрович.

Вы понимаете, что это такое — вместе? Или вы этого не понимаете? Вот я помню все. Багровые тучи над черными пустынями Венеры. Берега Дымного моря. Перекошенный, вплавившийся в растекшийся гранит „Мальчик“. Сто пятьдесят тысяч шагов. Обуглившееся тело Дауге, хрип Юрковского в наушниках. С тех пор прошло много лет. Я многое узнал и многое повидал. Я видел Бурый Джуп с Амальтеи и сверкающие поля колец Сатурна. Я узнал, что такое сын. Ведь вы оба не знаете, что такое сын. И сына я назвал Володей, потому что жене не нравилось имя Григорий. Но каждый раз, когда мне приходилось слышать или читать стихи, я вспоминал Юрковского. И каждый раз, когда я видел черноволосого сухощавого человека, у меня ёкало сердце, но это был не Дауге. Мне очень хочется сейчас рассказать вам об этом. Как орал на Михаила Антоновича, когда тот вздыхал: „И где-то сейчас наши мальчики? Каково им там?“ Как просился на рейсовый танкер Венера — Земля.

Как потом добивался перевода на грузовой планетолет второго класса, ходивший четыре раза в — год к Марсу, и мне сказали:

„Вы слишком хороший капитан для таких полетов“…

— Кто-нибудь еще летит с нами? — спросил Юрковский.

— Да, летит, — медленно сказал Алексей Петрович. — Летят еще двое. Летит Шарль Моллар — радиооптик, и один японец — некто Окада Сусуму.

— Ничего себе — некто, — сказал Юрковский. — Действительный член Академии Неклассических Механик.

Алексей Петрович равнодушно сказал:

— Вот как? Ну, академиков мы возили. И не раз. Академики очень любят Юпитер.

— Я так и не понял, будем мы облетать Юпитер или прямо пойдем на Амальтею, — сказал Дауге.

— Как же, — сказал Михаил Антонович. — Обязательно. Четыре витка вокруг Юпитера.

— Потом, мы летим не одни, — сказал Алексей Петрович. — Стартуем вместе с „Викингом“. На „Викинге“ полетят киношники. Будут снимать Джуп, „Хиус“, Амальтею, Джей-станцию…

— Они делают фильм „Страшная большая планета“, — тихонько вставил Коля Ермаков.

— Юрковский криво усмехнулся и сказал жестко:

— Это будет интересный фильм. Очень интересный. Героический.

— Н-да, — сказал Алексей Петрович, знавший хорошо, что такое Юпитер.

— Вот чего я все-таки никак не могу понять, — задумчиво произнес Дауге, уставясь в потолок, — зачем нам все это. Венеру мы штурмовали, потому что там была Урановая Голконда.

На Марсе выращивают хлореллу. Прелестно. Но ради чего погиб Поль Данже? На Юпитере мы угробили массу средств и несколько замечательных капитанов. А ведь Юпитер — это нуль, ничто. Толстый водородный пузырь…

— А зачем Ляхов ушел в Первую Звездную? — сказал Алексей Петрович.

— Да. Зачем?

— Че-ло-век, — сказал Юрковский.

— Ну и что?

— Всё, — сказал Юрковский. — Просто — Че-ло-век. Сначала он говорит: „Я хочу есть“, — тогда он еще не человек. Потом он говорит: „Я хочу знать“ — и становится человеком.

— Ясно даже и ежу, — сказал Коля Ермаков вполголоса.

Алексей Петрович посмотрел на часы и сказал:

— Ляхов вышел в зону абсолютного полета. Вы бы лучше рассказали, что нового в мире.

— Этот ваш че-ло-век, — сказал Дауге, — еще не знает толком, что делается в центре Земли, а уже размахивается на звезды.

— На то он и че-ло-век, — сказал Юрковский.

— Ладно, — сказал Дауге. — Расскажи лучше про сороконожку.

— Могу, — сказал Юрковский. — Но сначала мы выпьем.

…В это время Василий Ляхов кончил укладывать пилотов в анабиотические ящики и остался один. Он сидел перед пуль том в капитанской рубке, пил содовую прямо из бутылки и прислушивался, как у него что-то скрипит и щелкает внутри. „Фотон“ двигался со скоростью 150 километров в секунду. Это была еще очень маленькая скорость.

Гл. II. Шарль Моллар, радиооптик

В комнате было полутемно, только вспыхивали разноцветные огоньки на пульте управления и на громадном, в полстены, экране ослепительно горело на солнце фантастических форм сооружение.

— Ну, видишь теперь? — спросил Быков.

— Угу, — сказал Дауге неуверенно и, подумав, добавил: — Ни черта я, вообще-то, не вижу. Что это за громадина?

Теперь было видно, как медленно поворачивается вокруг оси блестящая толстая труба, утыканная иглами антенн, опутанная мерцающей металлической сетью. Вокруг трубы, нанизанные на нее как бублики на веревку, крутились тороидальные спутники. Дауге насчитал их шесть, но труба не влезала в экран целиком, и других спутников просто не было видно.

— Это склад 18,— сказал Быков. — А „Хиус“ во-он там, в верхней части трубы, у кессонов. Ну, неужели не видишь?

— Нет, — сказал Дауге. Он не видел ни „Хиуса“, ни верхней части трубы. Их закрывала голова диспетчера. Диспетчером был Валька Страут, и он был занят сейчас ужасно — попросить его убрать голову было бы просто неловко. Кроме того, он важничал и говорил „коротко, ясно и всегда правду“. Он чувствовал себя солдатом Космоса.

Кроме чудовищной трубы склада, на экране не было ничего. Дауге не видел даже звезд. Труба, опутанная противометеоритной сетью, висела в бездонной тьме, и светила на солнце так ослепительно, что Дауге иногда начинало казаться, что она пульсирует. Но это был, конечно, обман зрения.

Валька Страут зашевелился и сказал, по-видимому в микрофон:

— Це-десять, це-десять. Ты готов?

— О да, — откликнулся це-десять из репродуктора, — Вполне готофф.

— Це-десять, — строго сказал Страут. — Выходи на старт, даю „зебру“.

— Данке, — сказал це-десять.

В пульте что-то загудело, труба на экране погасла. Стало светлее — по экрану побежали змеясь узкие волнистые линии. Дауге увидел в голубоватом свете сосредоточенное лицо Страута с насупленными жиденькими бровями. Потом на экране снова появилась черная бездна, но теперь она была утыкана ослепительными точками звезд. В верхнем правом углу экрана сверкал белый шарик, но был так далеко, что совершенно нельзя было разобрать, что это такое.

Потом из нижнего угла наискосок медленно выползла тяжелая туша звездолета и повисла в центре экрана.

— Ну и старье, — сказал тихонько Дауге. — Импульсник типа „Астра“.

— Это Рихтер, — сказал Быков строго. — Рихтер и „Лорелея“.

— А-а, — сказал пораженный Дауге. — Так вот она какая, „Лорелея“.

Двадцать с лишним лет назад космогатор Карл Рихтер на своем корабле „Лорелея“ совершил беспримерную по смелости высадку на Меркурий, где потерял половину экипажа и свои глаза.

Оставшись в корабле единственным пилотом, он, ослепший и израненный, сумел привести к Земле изувеченный корабль и остался его капитаном навсегда.

— Це-десять, — сказал Страут. — Старт!

— Есть старт, — отозвался голос из репродуктора.

— Долгой удачи и спокойной плазмы, товарищ Рихтер, — сказал Страут. — И не забывайте про Леониды!

— Данке, мой малтшик, — откликнулся Рихтер. — Трудно в мои годы забыть про Леониды.

Послышался короткий смешок, и все стихло. Из дюз „Лорелеи“ ударили бесшумные струи пламени, корабль медленно прополз по черному небу и скрылся за экраном.